Лина с матерью ругаться не стала, хоть и дикость та сказала – кто же Сашку заменить может? Лина и не представляла, что ее может другой мужчина коснуться, помнило ее тело нежные Сашкины ладони, память хранила хрипловатый и ласковый голос мужа. Надо было учиться жить без него.

– Работать пойду, – сказала Лина без особой уверенности в голосе.

– Да где ж ты ее здесь, работу найдешь? – грустно сказала мать. – Езжай лучше в город. Там тебе все будет. А здесь… – она безнадежно махнула рукой, погладила Лине волосы, перекрестилась на иконку, темнеющую в углу, и вышла, чтобы дочь не увидела, как она плачет.

«И поеду, – вдруг решила Лина с каким-то отчаянным озлоблением. – И о даре своем расскажу, пусть изучают!» Молодая она была, не понимала еще, что люди изучают только то, во что верят. Наука не изучает чудеса, если их изучать, не хватит никакой жизни.

Ночью Лина лежала на спине и ощущала, как каменеет ее сердце. Никто ей больше был не нужен, и сама она была не нужна никому.

Только дочка сопела в кроватке, которую соорудили дядьки. Пусть и любили они водку, но золотых рук у них никто не отнял – на загляденье получилась кроватка – с резными петушками по краям, с сонником, на который Лина накинула фату – свидетельницу своего недолгого счастья.

А потом вышла из дому, подняла руки, и упругий воздух принял ее стремительное тело, унес в высоту к сияющей луне, к блистающим в высоте звездам. Она сидела на облаке и печально думала о том, что дан ей удивительный дар, а счастьем ее обделили. Из-за этого дара все несчастья у нее, сказано же однажды – в одном прибавится, другого навсегда лишишься. Она бы отдала свой дар, не задумываясь, отдала бы эти полеты в ночном небе и мудрость колдуньи, лишь бы Сашка ее вернулся и обнял ее крепкими руками. И, пытаясь справиться с хмурью, просыпающейся в душе, она стала на край ночного облака и начала танцевать. Звезды кружились вокруг нее, щербато и печально улыбалась луна, внизу отблескивала серебряная нитка реки, и хотелось броситься вниз, чтобы все прекратилось, но где-то внизу сонно дышала в вышитую бабкой подушку ее маленькая дочь. И надо было жить, ведь человеческая жизнь как раз и состоит из мгновений ослепительного счастья и невероятной пустоты печалей и тоски.

Однажды это понимает любой, а не только тоненькая ведьма, танцующая на краю бездны, в которую отчаянно хочется устремиться, чтобы избавиться от всех разочарований, которые нам приносит жизнь.

Царицын, 2006 год – июнь 2009 года

Наступило время прощаться, а Званцев не знал, как это делается. Да и не хотел он прощаться. Привык он к техноморфам, очень привык.

– Ты не грусти, – сказал Дом. – Ты ведь даже состариться не успеешь. Одиннадцать лет туда, столько же обратно. Годик или полтора поболтаемся в системе. Надо же двигать науку вперед? Сколько тебе исполнится, когда мы вернемся?

– Пятьдесят один год, – грустно сказал Званцев.

– Вот видишь, – вздохнул Дом.

– Званцев, я твоим именем планету назову, – заявил Митрошка. – Планета Александрия. Звучит?

– Сколько вас летит?

– Восемь техноморфов, – сказал Дом. – Мы – Вторая звездная. Первая летит к Альфе Центавра. А мы полетим к Сириусу. Лично я думаю, что это не слишком удачная мысль. Зачем исследовать сразу две двойные системы? Я склоняюсь к тем, кто считает, что в подобных системах не может быть планет.

– Программа исследований утверждена КОСМОЮНЕСКО, – сказал Званцев. – Двадцать два года… Долгий срок.

– Ты детям рассказывай о нас, – попросил Дом.

– Каким? – не понял Званцев.

– Да своим, своим, – нетерпеливо сказал Дом. – У вас ведь с Аленой когда-то они появятся? Жаль, мы с Митрошкой этого времени не дождались.

– Я же говорил, что первыми к звездам полетят техноморфы, – хвастливо сказал Митрошка. – И вообще, не ваше это дело летать к звездам. По крайней мере, при нынешних скоростях. И ты, Дом, не ворчи, в любом случае вариант Сириуса обещает больше, чем Альфа Центавра. Правда, у них будет три звезды, они еще и Проксиму захватят, да и вернутся раньше нас, но разве в этом дело?

– Когда старт? – спросил Званцев.

– Через неделю, – сказал Дом. – Но вылетаем уже завтра. Ты же знаешь, звездолетам опасно стартовать с Земли, да и невыгодно. А мы за неделю обживем корабль, познакомимся лучше. Мы ведь не люди, нас на психологическую совместимость проверять не надо.

– Я с кем угодно психологически совмещусь, – сказал Митрошка. – Ты, Званцев, не кисни, когда мы вернемся, обязательно в деревню поедем, погоняем в озере ихтиозавра. Я его за жабры на свет божий вытащу!

– У него нет жабр, – поправил робота Званцев.

– Хвост у него есть? – уточнил Митрошка. – Вот за хвост мы его и потянем. Званцев, улыбнись!

А как Александру улыбаться было? Не бездушные железяки – друзей в полет провожал. Может быть, навсегда. Грустно ему было, как в тот раз, когда обездушенного Митрошку с завода вернули.

– Жаль, Аленка с вами не попрощается, – вспомнил он.

– Долгие проводы – лишние слезы, – заявил Митрошка, но тут же добавил: – Вообще-то, конечно, жалко. Она к нам всегда хорошо относилась.