– У меня от тебя мороз по коже, – сказал Люк.

Авери, наверное, и так это знал. Он пропустил его слова мимо ушей.

– Им делают болючие уколы. Уколы и точки, точки и уколы. Ша говорит, на Дальней половине творятся всякие ужасы. Но ты можешь что-то сделать, можешь…

Он умолк, однако Люк все равно увидел ослепительно яркую и четкую картинку – наверняка послание от Калиши Бенсон, переданное через Авери Диксона: канарейка в клетке. Дверца клетки открылась, и канарейка вылетела на волю.

– Она говорит, тебе хватит мозгов что-нибудь придумать. Только тебе и хватит.

– Я постараюсь, – пообещал Люк. – Что еще она сказала?

Ответа не последовало. Авери спал.

Прошло три недели.

Люк ел. Спал, просыпался, снова ел. Вскоре он выучил меню наизусть и вместе с остальными саркастически хлопал в ладоши, когда в нем что-нибудь менялось. Иногда над ним ставили опыты, иногда ему делали уколы, иногда – и то и другое. Иногда ничего. От некоторых уколов ему становилось плохо, от большинства – нет. Горло больше не сжималось – спасибо и на том. Люк гулял на площадке, смотрел телевизор (подружился с Опрой, Эллен, доктором Филом, судьей Джуди). Искал на «Ютьюбе» прикольные ролики про котиков, разглядывающих себя в зеркало, и собачек, которые ловят фрисби. Иногда к нему кто-нибудь присоединялся. Если в комнату заходил Гарри, с ним почти всегда заходили и близняшки. Для них, естественно, приходилось включать мультики. Когда Люк заглядывал в комнату Гарри, там тоже почти всегда сидели Г. и Г. Кросс не любил мультики, он любил реслинг, видеоролики с мочиловом и эффектными авариями на наскаровских гонках. Обычно он приветствовал Люка словами: «Зацени видос». Близняшки обожали раскраски, которые в огромных количествах поставляли им сотрудники Института. За контуры они, как правило, не выходили, но однажды принялись калякать и безудержно хохотать. Люк решил, что они либо под кайфом, либо напились. Гарри признался, что сам предложил им бухло – из любопытства. Ему хватило порядочности сделать пристыженное лицо, а когда девочки начали блевать (вместе, разумеется, ведь они все делали вместе), он даже покраснел. И сам быстренько все убрал. Хелен однажды выполнила тройное сальто на батуте, засмеялась, отвесила поклон публике, а в следующий миг безутешно зарыдала. Когда Люк попытался ее утешить, она обрушила на него свои крошечные кулачки: бац-бац-бац-бац. Первое время Люк всех подряд обыгрывал в шахматы, потом ему надоело, и он стал придумывать способы проигрывать – это было гораздо сложнее.

Он жил будто во сне, даже когда бодрствовал, и явственно ощущал, как падает его IQ – словно вода вытекает из незакрытого краника на кулере. В нижнем углу компьютерного экрана менялись дни этого странного лета – так Люк следил за ходом времени. Ноутбук он использовал только для просмотра видеороликов на «Ютьюбе» и изредка – для переписки с Хелен или Джорджем в мессенджере. Сам он чаты никогда не начинал и старался покинуть их как можно быстрее.

«Черт, да что с тобой?» – однажды написала ему Хелен.

«Ничего», – ответил он.

«Как думаешь, почему ты до сих пор на Ближней половине? – спросил Джордж. – Я не жалуюсь, не подумай, просто интересно».

«Не знаю», – напечатал Люк и вышел из чата.

Он обнаружил, что ему не составляет труда скрывать свое горе от смотрителей, лаборантов и докторов – те привыкли иметь дело с депрессивными детьми. Но даже в самые черные минуты он иногда видел яркую картинку, которую показал ему Авери: вылетающую из клетки канарейку.

Сонное, пропитанное горем бытие порой озарялось неожиданными воспоминаниями: отец поливает его из садового шланга или делает штрафной бросок, стоя спиной к корзине, а когда мяч все же попадает в цель, Люк валит отца на траву и они оба смеются; мама несет к столу гигантский капкейк с двенадцатью горящими свечами на его день рождения; мама обнимает его и говорит: Ты уже совсем взрослый; мама и папа на кухне пляшут, как дураки, под песню Рианны «Поставь на повтор». Прекрасные воспоминания жгли душу как крапива.

Когда Люк не думал про «убитых Эллисов» – когда они ему не снились, – он размышлял о клетке, в которую угодил, и о желанной свободе. Лишь в такие минуты мышление обретало былую остроту и ясность, и он начинал замечать факты, подтверждавшие его смутную догадку: сотрудники Института работали по накатанной. Скользили в пространстве, словно ракета, набравшая необходимую скорость и отключившая двигатели. Взять хоть черные камеры наблюдения на потолке в коридоре. Почти все покрывала пыль, особенно в заброшенном Западном крыле общежития. Сами-то камеры наверняка работают, но изображение получается в лучшем случае размытое. Однако ни Фред, ни прочие уборщики – Морт, Конни, Джавед – даже не пытаются их почистить, а значит, службе безопасности, которая следит за происходящим в коридоре, начхать на четкость картинки.

Люк шатался по коридорам с поникшей головой и безропотно выполнял все приказы; а за пределами своей комнаты навострял уши. Подслушанное почти ничего ему не давало, но он все запоминал и откладывал про запас. Сплетни, например. Эванс якобы мечтал «всунуть» Ричардсон (по выражению смотрительницы Нормы), без конца лез к ней с разговорами и не замечал, что Фелиция Ричардсон на дух его не переносит. А Джо и еще двое смотрителей, Чед и Гэри, иногда покупали себе на лишние жетоны бутылочки с вином и «лимонадом для взрослых» из торговых автоматов в Восточной комнате отдыха. Порой они обсуждали свои семьи и некий бар под названием «Аутло кантри», где выступали разные группы. «Они называют это музыкой», – как-то раз сказала одна смотрительница в разговоре с Улыбчивой Глэдис. Бар – в обиходе институтских сотрудников просто «Аут» – находился в поселке под названием Деннисон-Ривер-Бенд. Люк пока не выяснил, далеко ли этот поселок от Института, но догадывался, что не очень – миль двадцать пять, тридцать от силы, потому что по выходным туда наведывался почти весь персонал.

Подслушанные имена и фамилии Люк тщательно запоминал. Доктора Эванса звали Джеймс, доктора Хендрикса – Дэн, Тони был Фиццале, Глэдис – Хиксон, Зик – Ионидис. Если когда-нибудь он отсюда выберется, если канарейка вылетит из клетки, этот внушительный список здорово поможет ему в суде. Люк понимал, что, вероятнее всего, тешит себя пустыми надеждами… и все же они придавали ему сил.

Поскольку он безропотно отматывал срок и стал паинькой, смотрители нередко оставляли его одного на уровне С – строго наказывая ждать. Он кивал, дожидался, пока смотритель уйдет по своим делам, и уходил сам. На нижних уровнях всюду висели камеры, причем чистенькие, но все было тихо: тревога не срабатывала, и смотрители не бросались толпами по коридору мочить нарушителя шокерами. Дважды Люка поймали и вернули на место: один раз просто отругали, второй – для порядка наградили подзатыльником.