— Доброе утро, мой повелитель, — он поклонился, прижав к сердцу ладонь в беспалой перчатке, — как ваше самочувствие?

— А как может чувствовать себя тлеющий уголь, Паурун? — не зло отозвался Данасий. — Если Боги дадут мне еще пару дней, я буду самым счастливым стариком. Нам надо сегодня хорошо поработать.

— Что прикажете, мой повелитель? Прислать к вам лекаря?

— Да, пожалуй. Потом, пусть мне подадут завтрак. Еще, принеси мне лист бумаги, перо, чернила, приготовься идти к Кайзалу.

Слуга послушно кивал на каждое слово Данасия, но голова его не поднималась, глаза не осмеливались взглянуть на Главу. Лишь при упоминании имени другого члена Совета Семерых, они взволнованно метнулись вверх, но тут же, испугавшись, вернулись обратно.

— Что-нибудь еще? — тихо спросил Паурун.

— Нет пока, иди.

— Слушаюсь, повелитель. Разрешите доложить?

— Докладывай.

— Вас ожидает ваш сын, Глава Защитников Аборна, Таланий.

— У меня всего один сын, можешь не пояснять, — небрежно поморщился Данасий, — и долго ждет?

— Больше часа. Я сказал, что вы отдыхаете и беспокоить не велели, но он отказался уходить.

Правитель устало вздохнул, откинулся на подушки, уставился в безрадостный серый потолок, немного подкрашенный солнечными лучами.

— Ладно, пропусти его, — пробормотал Данасий, не смотря на Пауруна, — если ждет — значит, что-то важное.

Эпизод 2

Таланий ненавидел сидеть без дела. Время густело, превращалось в вязкое, пузырчатое, и уже не текло, а ползло, как ленивая улитка. Таланий сидел в большом зале уже час, но ему казалось, что прошло не менее трех, захотелось встать и уйти, но удержало упрямство. То самое упрямство, что некогда развело их с отцом по разные стороны.

Данасий мечтал, что Таланий займет его место, добравшись до вершины, на которой восседал сам. Но Таланий выбрал иную участь. Он ушел в воины, стал Главой Защитников Аборна. Годы, проведенные на службе, научили его трем вещам: выполнять приказы Совета, защищать любым способом столицу и решать споры мечом. Большего он не умел, да и не хотел уметь. Разговоры, рассуждения, прения — к этому он не привык, и когда Данасий выдвинул его, как одного из претендентов на освободившееся место в Совете Семерых, Таланий наотрез отказался, не дожидаясь даже обсуждений.

Это был конец. Данасий не смог простить ему отказа. Как Глава Совета Семерых он привык к подчинению. А Таланий — к свободе выбора. Ни один не пошел на уступки, а, жаркая многочасовая ругань вконец разорвала семейную связь. Ценой освобождения Талания стало отречение отца от сына.

Обиды молодых забываются быстрее, так и гнев Талания иссяк. Но головы он не склонил. Тому было несколько причин: и гордость, и упрямство, и уверенность в собственной правоте. Но, самое главное, Таланий знал, что ничего не изменить — в Совет был избран другой, а, значит, Данасий не захочет его даже видеть. Сын стал для него лишь подчиненным.

Но вот Данасий умирал, и сегодня Таланий пришел не просто с важным докладом. Слабо в нем искрилась надежда, что теперь-то отец простит. Что, увидев преломившуюся гордость сына, твердое сердце Главы размякнет и, хотя бы на день, вернется отцовская любовь.

Перед смертью люди много думают об ошибках, жалеют и хотят их исправить. А чем была их размолвка, как не чудовищной ошибкой, заставившей обоих мучиться.

Чтобы хоть как-то подтолкнуть время, он уставился на узор резной скамьи, на которой сидел. Завитки, цветы, спирали перетекали друг в друга и создавали особенный волшебный рисунок, видимый лишь человеку с хорошим воображением. Надо было лишь попробовать увидеть то, что скрывалось под явным. Так Таланий увидел, как сомкнулись лепестки и очертились глазницы, как угрожающе оскалился полураспустившийся бутон, а на месте едва прикрытой сердцевины разбух мясистый язык. То был уже не цветочный орнамент — голый череп голодного чудовища.

— Таланий! — звонкий голос молодого слуги беспардонно рассек мираж.

Таланий медленно поднял голову, безучастно взглянул на слугу — мальчика, которому едва минуло двадцать лет. «Юнец, — подумал он, — сопляк, а туда же. Нос кверху, презрение через край сейчас брызнет».

— Мой господин готов вас принять, — продолжил Паурун, — но настоятельно советую не волновать его сейчас.

Таланий резко поднялся, зло сверкнул глазами на слугу.

— Утри нос сначала, советчик, без тебя знаю, — грубо бросил он, и, проходя мимо, будто нечаянно толкнул Пауруна мощным плечом.

Слуга еле устоял на ногах, но не молвил ни слова, а только растер ушибленную руку, стараясь разогнать боль.

Перед дверью в покои Данасия, Таланий перевел дух. От волнения сердце его то замирало, то безумно колотилось, он собрался с силами, вздохнул, усмиряя чувства, и дернул за железное кольцо. Дверь поддалась, Таланий шагнул через порог.

Он слишком давно не видел отца. Память сохранила образ худого, но крепкого старца в длинных дорогих одеждах, его серебристые волосы, рассыпанные по плечам, аккуратную бороду, густые брови и внимательный взгляд. Данасий, несмотря на свой возраст, никогда не горбился, а при ходьбе опирался на толстую палку, изготовленную специально для него лучшим мастером Фелидии.