Остановив машину перед первым же приличным на вид отелем, как только они пересекли Периферик и въехали в город, Петр молча вылез из-за руля, прошагал к багажнику, выгрузил чемоданы и сделал знак швейцару, стоявшему на входе.

Тот приблизился.

– Об остальном я позабочусь. Не волнуйся.., – повторил он с горькой усмешкой.

Не проронив ни слова, Марта направилась следом за швейцаром, понесшим ее чемоданы к карусельным дверям.

Едва отъехав от гостиницы, Петр вновь остановил машину, уже перед входом в кафе. Выбравшись из-за руля, он вошел в безлюдное бистро напротив и заказал у стойки стакан горячего молока с сахаром. Такой заказ он сделал впервые в жизни.

Пока бармен подогревал молоко, он обводил взглядом редких посетителей, всматривался в невзрачную городскую перспективу за окнами и с туманом в голове, с каким-то муторным чувством неправильности происходящего, которое не давало сосредоточиться на главном, думал о том, что последние адье получились нелепыми и что ему вряд ли удастся избавиться от угрызений совести. Уже сейчас, не прошло и нескольких минут, угрызения сжигали его изнутри адским огнем…

Только позднее, вновь очутившись на улице, вновь шагая по тротуару и вслушиваясь в шелест листвы под ногами, он подумал, или, скорее, ощутил и не успел облечь свое чувство в слова, что труднее всего ему привыкать не к своему новому положению, не к обретенной свободе «души и тела» – в нее-то он как-то не верил, – а к самому себе. Возможно, поэтому возвращаться в прежний мир вдруг мучительно не хотелось…

До прибытия поезда на Северный вокзал Парижа оставалось еще около получаса, но в вагоне первого класса уже чувствовалось оживление.

Часть пассажиров заблаговременно готовилась к выходу. Самые нетерпеливые заражали непоседливостью других. Пожилой итальянец в зеленом свитере, которого звали Витторио – так на весь вагон обращалась к нему спутница, пожилая эксцентричная дама в собольей шубе, приходившаяся ему, по-видимому, родственницей, – принялся снимать с верхних полок свои многочисленные пожитки и без ложной скромности принял помощь соседа, который не усидел на месте лишь из опасения, что один из свертков свалится ему на голову. Возле тамбура кто-то подал еще более дурной пример. Преждевременная возня с чемоданами перед багажной нишей привела к столпотворению в проходе. Но кое-кому всё же удалось выйти с вещами в тамбур.

Один из стоявших в тамбуре мужчин, седовласый, средних лет француз в сером костюме, который оказался здесь до начала всеобщего ажиотажа, молча всматривался в плывущие за окнами городские окраины. Время от времени он что-то сверял по выражению лиц попутчиков, словно дожидаясь ото всех какой-то единодушной реакции. И когда вагон вновь вынырнул из темного туннеля и с улицы потянуло запахом горелой резины, француз с усмешкой произнес:

– Перед вокзалом всё становится резиновым, даже время…

Стоявшие рядом немцы – оба в светлых макинтошах, с сонными лицами – отреагировали на шутку одинаковыми вежливыми оскалами. Вряд ли они говорили по-французски. Догадавшись, что его не понимают, но считая нужным объясниться, француз постучал указательным пальцем по стеклу своих часов, несколько раз сокрушенно мотнул головой, после чего, словно обидевшись, отвел взгляд в окно и больше не произносил ни слова…

На протяжении всей дороги Арсен Брэйзиер испытывал небывалый душевный подъем. Хотелось думать и говорить обо всем и ни о чем. О Люксембурге, где он провел два дня, о планах дома в Тулоне, куда он возвращался. Вдруг захотелось какой-то новизны, чего-то неожиданного.

К поезду на вокзал обещала подъехать дочь. И поскольку это случалось вообще впервые – встречать Луизу на перронах до сих пор приходилось ему да матери, – этот новый виток в отношениях придавал непредусмотренной остановке в Париже какое-то недостающее ей значение, а вместе с тем не мог не навевать необъяснимой, минутами невыносимой, но всё же приятной грусти по ушедшему. Чувство новизны обострялось и оттого, что возвращаться из Люксембурга пришлось поездом через Париж, а не самолетом, без всяких остановок, как Брэйзиер планировал поначалу. Из Люксембурга он собирался вылететь прямиком домой, однако внутренние французские авиалинии уже вторые сутки работали с перебоями из-за забастовок летного персонала, вылет откладывался на неопределенное время, и еще до того, как он выехал из гостиницы, предусмотрительный консьерж позаботился о том, чтобы забронировать ему место в поезде…

В наилучшей форме Арсен Брэйзиер чувствовал себя и от результатов поездки. В Люксембург пришлось ехать по делам тулонской фирмы. Неделя пролетела как один день, с максимальной пользой. Переговоры завершились настолько удачно, что время от времени он спохватывался, пытался приостановить в себе какую-то безудержную внутреннюю спешку, она же и лишала его твердой почвы под ногами. И в который раз он был вынужден задавать себе странноватый вопрос: не напутал ли он, не принимает ли он желаемое за действительное?

Факт оставался фактом: выгодная сделка была заключена, осталось обменяться документами. Кроме того, еще и удалось отдохнуть и даже приобрести в лице новых партнеров новых друзей и единомышленников, что и подавно не входило в планы. Необходимость возвращаться через Париж Брэйзиер принял как должное. Теперь уже ничто не могло поколебать в нем душевного равновесия. Непредвиденная остановка в Париже приходилась даже кстати. Она давала возможность привести в порядок некоторые столичные дела, до которых с лета не доходили руки…