Нерадивость русского шурина росла из той же почвы, что и высокомерие, родственное чванливости, как привык считать Брэйзиер, которое полнее всего характеризовало отношения покойного дипломата Вертягина, с родственниками жены – Крафтами. Всей многолетней подноготной родственных связей и размежеваний между сородичами Брэйзиер не знал и особенно не интересовался этой скучнейшей стороной их жизни, да и жена не любила распространяться на эту тему. Но нужно ли иметь семь пядей во лбу, чтобы постичь суть разногласий? Они уходили своими корнями в антагонизм, наверное неизбежный, который и свеженародившуюся имущую прослойку, и старую потомственную, заставляет жить вместе как кошка с собакой или, по крайнем мере, держаться друга от друга на почтительном расстоянии. Так было всегда и во все времена. Нувориш не мог найти общего языка с аристократом.

Был ли Вертягин-старший голубых кровей? Не больше, чем Крафты. Но Вертягин не считал нужным скрывать свое презрение к коммерции, на доходы с которой жили Крафты, причем давно и неплохо. Вертягин-старший считал низменным род занятий, целью которого является «самообогащение», осуществляемое не путем «непосредственного» приумножения материальных благ, в поте лица, а посредством «купли-продажи», за счет эксплуатации чужого труда. Однажды он заявил об этом во всеуслышание, чем и вызвал в семействе очередной раздор.

Жена, приходившаяся Петру Вертягину двоюродной сестрой – мать жены была одной из дочерей Крафта, полурусского немца, в сороковых годах сбежавшего из Германии во Францию, – старалась этот скрытый антагонизм игнорировать, но потугами своими лишь ворошила в Брэйзиере старые подозрения, давно в нем утихшие, насчет самих ее отношений с Вертягиным. Не было ли между ними раньше чего-то большего, чем закадычная дружба кузена с кузиной?.. Но даже привязанность Мари к Вертягину за годы прошла различные стадии. Вплоть до полного и многолетнего охлаждения. Причины Брэйзиеру, опять же, не были известны. Но ко времени наступления очередной оттепели, выпавшей на момент «выхода в свет» молодых отпрысков Брэйзиеров, Брэйзиер уже привык довольствоваться тем, что им с шурином отмерено от природы, и, видимо, не только в вопросах родственного взаимопонимания.

Находить общий язык стало легче, как всегда, по нужде. Приходилось обращаться к Вертягину за помощью. Производство парфюма в Тулоне было отлажено еще до того, как жена получила его в наследство. Весь хозяйственный и производственный механизм работал без перебоев. Но сбыт, как всегда, не оправдывал ожиданий. На голову валилось то одно, то другое. Услуги, оказываемые Вертягиным, иногда становились очень своевременными. Правда, в былые времена Вертягин расщедривался на более деятельное участие в трудностях родственников. Затем энтузиазм его поугас. На этой почве отношения и дали новую трещину. Однажды даже вышло неприятное объяснение по этому поводу.

Брэйзиер был уверен, что безразличие шурина к его проблемам выросло не на пустом месте. Давал о себе знать старый нарыв. В глубине души Вертягин всегда считал его белоручкой, человеком праздным, пришедшим на всё готовое. Такие, мол, плавают в масле незаслуженно. Довольно популярным языком всё это растолковала Брэйзиеру однажды его собственная жена. Однако всё ли в мире так просто?

По мере соприкосновения с буднями его, Брэйзиерова, бизнеса, Вертягину приходилось расставаться и с собственными иллюзиями. Имеет ли реальность что-то общее с идеалами? Не является ли адвокатский труд таким же, как и любой другой, немного танталовым, унылым? Ведь если посмотреть на всё через определенную призму, оказывается, что делать приходится всегда одно и то же.

Но главная беда, конечно, не в крушении идеалов. А в том, что, отдаваясь во власть своих личных ощущений, некоторые искренне полагают, что все остальные должны смотреть на вещи с той же колокольни, что и они. Идеалисту может наскучить ровно всё.

Таков был Вертягин. Нет, мол, ничего более расплывчатого, чем сам коммерческий кодекс! Не я, мол, его составлял. Зачем с меня спрашивать?

Однако «преступление и наказание» – это не те понятия, которым есть место в коммерции. Такими категориями здесь и не пахнет. Таков был взгляд Брэйзиера. Униженным и оскорбленным, ради которых нужно мчаться в суд, чтобы спасать несчастных от меча правосудия или от себя самих, в мире купли-продажи, в мире рынка, делать просто нечего. И именно такие амбиции – если верить тому, что о Вертягине рассказывала Мари – тот вынашивал в себе последнее время…

Не меньшие обиды у Брэйзиера вызывало и бездеятельное отношение Вертягина к парижской жизни дочери, которая только-только вступила на путь, что называется, самостоятельной жизни. Год назад, когда дочь надумала поступать на учебу в столице, сам же Вертягин навязался ей в опекуны. Он обещал с Луизой видеться, бывать у нее, помогать ей. Но пыл его и на этот раз быстро иссяк. Опекунство свелось к воскресным обедам у него за городом. Чаще всего он просто терял дочь из виду, она не виделась с ним неделями.

Когда в начале июня Луиза попала в больницу с острым аппендицитом и была прооперирована, после выписки из больницы, с недельной задержкой из-за осложнения, ей пришлось добираться домой на такси. Они с женой слепо положились на Вертягина. Но он не удосужился выкроить время даже на визит в больницу. Хотя уверял, что всё держит под контролем, что ежедневно созванивается с врачами. Каково было смотреть на это им, родителям?..

Вот и перед Рождеством вышло аналогичное недоразумение. Брэйзиер пытался дозвониться Вертягину, чтобы попросить о помощи с сыном. Поссорившись со своей девушкой, старший отпрыск болтался в Париже без дел и грозился вообще уехать куда подальше – в Нью-Йорк, «на вечное поселение». Сначала все думали, что он просто шутит. Сам Брэйзиер не мог отговорить сына от сумасбродства, давно не имел на детей какого-либо влияния, а потому опять понадеялся на Вертягина, который хоть как-то еще умел находить общий язык и с дочерью, и с сыном. Однако в ответ на заурядную просьбу вмешаться Вертягин едва не поднял его на смех. Шурин принялся бесцеремонно разжевывать ему, что даже в годы его бурной молодости в Северной Америке жилось не так-то плохо, советовал «не рвать на себе волосы», дать Николя жить своей жизнью, не ставить парню палки в колеса. Вертягин пообещал с сыном встретиться, поговорить. Но забыл, а то и просто махнул на просьбу рукой.