– Велосипедов? А сколько нужно?

– Ладно, разберемся… Так вы приедете?

Догадываясь, что речь идет об очередном поклоннике, Петр воздержался от расспросов. Племянница редко приезжала в Гарн одна. Бойфренды частенько менялись. Но он всегда с покорностью стелил племяннице на ночь в отдельной спальне, с кем бы она ни приезжала, ни о чем не расспрашивал и старался проявлять максимум такта.

– Луиза, когда ты… когда вы будете на вокзале, – сказал он, – если меня еще не будет, подождите на выходе, договорились? Сбоку возле стоянки, ты помнишь?

– О. К., сбоку… Пэ, я вам хотела сказать… – Племянница медлила.

– Что, Луиза?

– Вы такой вообще… Мне хочется сказать вам что-нибудь приятное.

– Спасибо. Когда приедешь, скажешь. Я буду очень рад, – заверил Петр, чувствуя, как в груди у него что-то тает от услышанного признания.

– Когда приеду, будет уже не то, – сказала Луиза. – Ну ладно, что же делать.

Положив трубку, Петр некоторое время стоял посреди комнаты в раздумье. Он вдруг не знал, как быть с Сильвестрами. Гарнское окружение Луизу жаловало. Соседские дети с ней дружили, те, что помладше, от любви к ней всегда висели у нее на шее. Приезд племянницы с незнакомцем не был достаточно серьезным поводом, чтобы отказаться от приглашения на вечер.

В следующий миг, устыдившись своих мыслей, Петр поднялся к гардеробной нише.

Вырулив на стоянку, Петр развернул машину капотом к выезду, выключил зажигание и на лестнице, ведущей к клумбе, увидел племянницу.

Как он и попросил, она дожидалась перед боковым выходом с вокзала, но была не с одним, а, к удивлению, с двумя кавалерами. Двое рослых парней переминались с ноги на ногу пообок от племянницы. Оба испытующе смотрели в сторону его «БМВ».

Петр подал племяннице знак. Она ответила невнятным, наэлектризованным жестом, но так и не тронулась с места. И он зашагал навстречу, по мере приближения замечая в Луизе какую-то перемену.

Очередной налет отчуждения бросался в глаза не только из-за неожиданного наряда. На Луизе было летнее бежевое платье с белым воланом, каких она никогда доселе не носила. Не в счет была и ее неожиданная прическа – выгоревшие за лето локоны, обычно собранные в хвост или в подобие пучка, лежали распущенными на плечах. Какая-то новая уверенность в себе и новая решительность появилась в самой манере держать себя, чувствовалась в прямоте взгляда, в самом силуэте.

Оба парня встретили его застывшими оскалами, какой бывает на лице у людей, которые отдают себе отчет, что их есть за что упрекнуть, но при этом знают, что отдуваться по-настоящему им не придется.

– Ну вот, знакомьтесь… Это – Пэ.

На свежем лице племянницы заиграла виноватая улыбка.

– Меня зовут Пэ, – подтвердил Петр. – Очень приятно.

Один из парней, в черном блейзере и в джинсах, протянул ему худую пятерню и представился Робером: худощавый, с бледным от переутомления, но правильным, еще юношеским лицом, он был одних лет с Луизой.

– А я Томас МакКлоуз! – обнажая ряд ровных белых зубов, отрекомендовался другой.

– Какой еще Клоуз? – осадила племянница. – Тимми!

Малый в джинсовой куртке и в кепи был рослым, курносым, он выглядел старше племянницы года на четыре. Ясные голубые глаза и что-то нетипично породистое в лице выдавали иностранца. Эффект усиливался за счет короткой стрижки с подбритым затылком. В тот же миг Петр догадался, что это тот самый американец, который, по рассказам Луизы, учился с ней на параллельном факультете.

– Ну что, в путь-дорогу? – ободряюще предложил Петр.

Взяв из рук племянницы дамский рюкзачок, он направился к машине. Распахнув дверцы, он предложил рассаживаться, кому где нравится.

Луиза усадила парней на заднее сиденье, а сама села по привычке впереди.

Главная улица городка оказалась запружена машинами. Петр повернул на одну из боковых улиц, уводившую вправо, но за первым же перекрестком они попали в еще более медленный поток машин, и он предпочел вернуться назад. А затем, чтобы развеять чем-то гробовое молчание, он включил радио, и тесное пространство машины наполнилось уютной болтовней диктора. Передавали сводку последних известий, погоды на выходные.

Луиза оживленно разглядывала улицы, провожала взглядом крепость на горе, дома с черепичной кровлей, синеющие по обочинам волны цветущей лаванды и самих прохожих, кто в шортах, кто с рюкзаком. По выезде из поселка, когда позади остался огороженный луг, на котором паслись две рыжие лошадки, а по сторонам гладкой, укачивающей дороги поплыли поля, обрамленные там и сям рощами с серебрящейся на ветру листвой, Луиза вдруг решила сделать короткий экскурс в историю околотка.

Показывая свернутой газетой по сторонам, она объясняла, что «угодья», через которые они проезжают, некогда принадлежали знатному вельможе и что как раз отсюда начинался лес Рамбуйе. В том, что племянница питает к Гарну и его окрестностям привязанность, для Петра не было ничего нового. Но ее бурная реакция на всё то, к чему и сам он не мог никогда оставаться равнодушным, наполняла его радостным возбуждением.