Легкий звон над водой, над зеленью и цветеньем, над весенним разбуженным миром. Звон праздничный, будто церковный. Ведь нынче и есть праздник – Пасха, Христово Воскресенье.

Но в станице церковь давно порушена. В поселке нет колоколов, даже вокзальный убрали. До церквей далеко. Но звонит; еле слышно, но явственно, и плывет над водой весть благая – хрустальный серебряный звон – светлый праздник: земли и души воскресенье.

До последней минуты Егору не верилось, что дело погано так обернется. Казалось ему: братья одумаются, поймут свою неправду и все перерешат по-честному. На что он рассчитывал, объяснить трудно, но оставалась в душе какая-то последняя, детская надежда. Потому что весь хутор знал, что тетку Таису докармливал он, своими руками. Любого спроси.

Но детские надежды во взрослой жизни – один лишь обман.

Недели не прошло, и усатый армян, Хачик ли Вачик, объявился, как ни в чем не бывало, и, Егора увидев, сказал:

– Все в порядке, дорогой. Будем соседями жить. Заходи… Такое дело надо обмыть.

– Пошел ты… Со своей обмывкой… – только и смог выговорить Егор, с трудом сдерживая вскипевшую злобу.

Он на обед приехал, домой, и, слава богу, уже отобедал, потому что после таких вестей оставалось лишь матюкнуться, закурить и бедной машинешке своей поддать такого газу, что она промчалась ракетой по хутору, оставляя позади шлейф пыли и кудахтанье испуганных кур.

– Значит, армяну… – ругался он вслух. – Докармливать тетку – Егору. Гора, Гора докормит, братушка дорогой. А поместье – армяну. У того – тыща. А Гора утрется, он – свой, братушка. В бога, в креста…

С обеда до вечера долгий срок, тем более летом. Срок долгий, но весь в делах. Сенокос пришел. По-доброму – хоть на неделю отпуск бы взять, чтобы косить, сушить и возить спокойно. Да кто его даст, этот отпуск? В колхозе та же забота.

Вот и проходил день в колготе. Некогда пожаловаться, да и некому: в кабине – один. Нагрузил «зеленку» – поехал, на гумне свалил – снова в поле. А хотелось кому-то пожаловаться, рассказать, просила душа.

– Слыхал? Поместье теткино братья армяну продали. Хачику-Вачику. Значит, докармливать тетку – Егору. А поместье – армяну. А я там сад рассадил, как дурак. Своими руками. – Тут его гнев начинал палить. – Армяну сажал! Хачику-Вачику! В бога, в креста…

Из прокуренной глотки слова вылетали невнятно, с сипом и клекотом и очень похожи были на собачий лай.

Недаром с прошлой зимы к Егору прилипла новая кличка – Шариков. Зимой какое-то кино по телевизору показывали, и конторские дуры – им делать-то нечего, лишь телевизор глядеть – они Егора и окрестили по-киношному.

Прилипло. Полсотни лет прожил мужик и звали его, как положено: Егор да Егор. Покойные мать да тетка по-старинному Горкой кликали. «Горушка, Гора…» Как в детстве.

А тут вдруг – Шариков. Собачья кличка. Хотя на собаку Егор вовсе не был похож. Правда, шерсть на нем росла не по-людски. Добрые-то люди к старости лысеют, а у Егора шерсть лезла до самых глаз. И брови – кустами. А еще был он ругливый. Чуть что – сразу «в бога, в креста».

– Позасели!!! – шумел он в конторе. – Позажралися!! Как быки на просянике! Лишь гайды бить. Доху на вас нет! В бога, в креста… – лаялся он. А голос был с сипом и хрипом, с захлебом – в самом деле вроде собачий лай.

В кабине машины, в недолгой дороге от поля до гумна, случайному попутчику Егор толком не успевал всего рассказать. Лишь «Хачик-Вачик… Поместье… В бога, в креста…»

А нужен был долгий рассказ. Иначе не всякий поймет, особенно молодой.

Это ведь в старые времена на хуторе Алифановых было не счесть. Миней Алифанов, безногий шорник, в войну его покалечило. Трофим Алифанов, Трушкой его все звали. Бабка Манюрка, двоюродная Трушкина сестра. Мосей Амосович – плотник и столяр. Братья Николай, Степан, Алексей и Федор, по уличной кличке Рогали.

Но к поре нынешней, когда старики перемерли, а молодые разбежались, из Алифановых остались на хуторе лишь Егор – безногого Минея сын, да в соседях у него – родная тетка по отцу, Таиса. Двое теткиных сыновей давно жили в городе, мать свою навещали лишь в пору отпусков.

Егор с теткой Таисой жили по-родственному. Огород ли вспахать, сено привезти, дровец – Егора просить не надо. Себе – и сразу тетке. Так заведено, так положено. Не кто-нибудь, отца родная сестра. Отец помирал, наказывал: «Таису не оставляй».

Время шло. Тетка Таиса старела, уже и корову не в силах была держать, свинью, а потом и коз. Лишь куры во дворе греблись да красный петух-долгожил.

Тетка жила удобно, под боком, и Егор иногда похмелялся у нее. Старая женщина всегда держала «заклятую» бутылку «на случай».

Егору негде похмелиться, жена не дает. Вот он к тетке, потаясь, пробирается и просит:

– Помираю… Выручи…

Тетка Таиса вздыхала, но никогда не отказывала, лишь укоряла порой:

– Гора, Гора… Чего уж ты?.. Ведь не молоденький…