Шрифт:
С появлением Леоноры дом Гумерсинду стал и уютнее, и спокойнее, от одного её деловитого и доброжелательного присутствия всем становилось как-то теплее.
А Леонора, поглядывая на хозяйских дочек, думала точь-в-точь, как её хозяин.
– Пора! Пора подумать о женихах!
И женская её интуиция не подвела: обе девушки – и Розана, и Анжелика не только созрели для замужества, но и бессознательно жаждали его.
Точно так же, как Матео бессознательно жаждал конфликта. Пока жизнь на фазенде только отлаживалась, пока она требовала для своего поддержания невероятного напряжения сил, он жил этим напряжением, и оно помогало ему справляться с грызущим его беспокойством.
Но жизнь вошла в колею, напоминала собой слаженный часовой механизм, и тоска завладела Матео. Теперь каждая мелочь годилась, чтобы взорвать этот ненавистный размеренный механизм.
Антенор уже приметил бунтаря итальянца, и время от времени жаловался на него сеньору Гумерсинду.
– Если позволите, я его хорошенько прижму и собью с него спесь? – спрашивал он.
– Этот итальянец – чёрт, я знаю, - отвечал Гумерсинду, - но он как чёрт и работает. Лучше оставь его в покое.
Вечером Матео сидел на пороге хижины, вперив взгляд в вечернее небо, и спрашивал с тоской:
– Где ты, Жулиана? Что с тобой? Ждёшь ли ты ещё меня, любимая?
Сидящим на пороге и застала его Анжелика – мать послала её сказать Тизиу, чтобы из утреннего молока он отлил бидон только для детей, а остальное привёз на кухню для сметаны и масла.
– Тизиу спит, - объяснил Матео, с удовольствием глядя на хорошенькое личико хозяйской дочери, - в Анжелике и впрямь было что-то ангельское, и она возбуждала к себе невольную симпатию. – Скажите мне, что хотели ему наказать, и я передам.
За три месяца жизни на фазенде итальянцы неплохо освоили местный язык и довольно свободно изъяснялись на нём.
Близость мужчины, красивого, молодого, почти раздетого – из-за жары Матео сидел без рубашки – необычайно смутила Анжелику, смутила, но и взбудоражила. Она передала материнский наказ насчёт молока, но уходить не спешила, словно бы завороженная этой близостью.
– А почему ты ночуешь здесь? – поинтересовалась она и невольно зябко поёжилась, хотя ночь была тёплой, даже душной.
– Мне по душе одиночество, - серьёзно ответил Матео.
– А почему постоянно вступаешь в спор с Антенором? – продолжала она его допрашивать. – Смотри! Отец рассердится на тебя и выгонит отсюда.
И вдруг глаза Матео радостно вспыхнули, он даже привскочил с порога, и Анжелика отпрянула.
– Правда? Выгонит? Да я только об этом и мечтаю! – воскликнул он.
– Почему? – с изумлением спросила Анжелика, поражённая его страстью и порывистостью.
– Потому что тогда я отправлюсь искать мою любимую, сеньорита! Мою любовь!
И от этих слов, а вернее, чувств, которые согревали эти слова, проснулось сердце Анжелики, она захотела и для себя такой же страстной, такой же необычной любви!
Глава 4
Перенесённые испытания не прошли даром для Жулианы – потеря родителей, болезнь Матео, разлука с ним были ударами, которые, в конце концов, сокрушили её. Вернувшись в дом после того, как не нашла Матео, она тяжело заболела и пролежала в постели чуть ли, не полтора месяца. Ухаживала за ней в основном Мариана. Доктор определил нервную горячку. Франчеко одно время опасался, что потеряет и её тоже, и ходил мрачнее тучи, но молодость взяла своё, и Жулиана мало-помалу стала возвращаться к жизни. Она лежала в постели вялая, апатичная, безразличная ко всему, и её сиделкой, на удивление всего дома, стал Марко Антонио. Он всё искал, чем бы развлечь больную, предлагал ей книги, прогулки, занимался с ней музыкой.
– У неё должен появиться стимул к жизни, тогда можете считать, что опасность миновала, - сказал доктор.
Занятия языком пошли гораздо лучше после того, как Марко Антонио пришло в голову читать и разбирать с Жулианой стихи своего любимого поэта Кастру Алвеса. Поэзия открывает сердца. Они могли часами читать стихи, упиваясь красотой и слога, и звука.
– У тебя чудесное произношение, сестрёнка, - с восхищением похвалил Жулиану Марко Антонио.
– Правда? – Слабая улыбка тронула её губы. – А ты, Марко Антонио, мне брат?
– Конечно! – с горячностью подтвердил юноша. – Разве ты не приёмная дочь моего отца? А я его сын и, значит, твой брат.
– Ты мне поможешь? – Глаза Жулианы смотрели с такой надеждой, что у Марко Антонио защемило сердце.
– Я сделаю всё, что ты пожелаешь, - ответил он.
– Разыщи моего Матео.
Беззащитная, безыскусная Жулиана трогала Марко Антонио своей удивительной искренностью. Сейчас эта искренность больно ранила его, но он тут же вспомнил слова врача о стимуле и ответил: