Мы приехали. Я думал, меня везут к ребёнку большой шишки, отправили за мной броню, экспедицию целую организовали, но, оказывается, шишка приказал объехать со мной все поселения, до которых смогу дотянуться, причём никого особо не ставили в известность о моём умении. Местным просто сказали, что приедет знахарь, который сможет посмотреть более точно, переродится ребёнок или нет.

Быстренько сгоняли детей, кое-кого уговаривал, кое-кого нет, если был ребёнок как у Насти Лёни, который не хотел пока договариваться, то забирали с собой, и наш караван катил к следующему населённому пункту. Настроение у меня было препаршивое. Математика, конечно, говорит, что один к ста или один к десяти — есть разница, но вот как-то оно всё равно не очень радует.

Потом заходили в следующее селение и следующее, и везде одно и то же. Высокие стены, народ суетится, ждёт орду. Везде крупнокалиберные пулемёты, стены доращивают, посты укрепляют, ставят колючую проволоку. А мы, на своих БТРах, едим от одного поселения к другому, танки у нас сразу отобрали.

— Эльвирочка.

— Как тебя зовут?

— Эльвирочка.

Тяжело разбирать такие длинные имена, когда их произносят трёхлетние дети.

— Поздоровайся с дядей, Эльвирочка.

Беру руку. Просто обычная рука, ничего. Эльвирочка. Они же совсем маленькие, лет трёх и веса килограмм по двенадцать-пятнадцать. Это самый возраст, когда дети начинают оборачиваться. Родители их стараются сильно не раскармливать, вдруг произойдёт чудо и появится волшебная пилюля. И волшебная пилюля появилась. Но, к сожалению, один к десяти, больше не могу. Нет, Эльвирочка, нет. У её родителей, скорее всего, точно не будет белой жемчужины. Улыбаюсь в ответ, маленькие, они всем улыбаются, и вычёркиваю из списка.

— Ванечка.

— Как тебя зовут?

— Ванечка, — и улыбается, я улыбаюсь в ответ.

Ну конечно, у меня, наверное, лицо такое улыбательное. Вот всю жизнь улыбаюсь, и мне в ответ тоже. Бывает, со мной просто незнакомые люди здороваются, идёшь по улице, смотришь на людей и улыбаешься безо всяких причин, и они думают, что ты их знаешь, и на всякий случай здороваются. Дети чувствуют. Ванечку тоже вычёркиваю из списка.

Каждый раз разный процент, с кем можно договориться. Где-то, бывает, приезжаешь в посёлок и пополам, а где-то бывает, вот уже какой ребёнок — и ни одного, хотя бы намёки, но нет. Вычёркиваю из списка следующего малыша.

Эти бумажки отдадут семье через несколько дней после моего отъезда, чтобы всё выглядело серьёзно и не было погони спятивших от горя родителей. Вот почему детей Стикса называют детскими именами? Сами все они с кличками, а детей называют детскими именами. Может, легче бы было вычёркивать? Нет, не легче, я-то вижу, кого вычёркиваю. Делаю, что могу, но такое у меня сильное, уникальное и страшное умение. Один к десяти, может, один к девяти. Никогда не считал, страшная это арифметика. Иду к следующему ребёнку.

Вот так и ехали, во всех стабах, всё одинаково. Тебя расталкивают, разговоры с детьми, опять один к десяти, везде крупнокалиберные пулемёты, везде скорострельные 30-ки. Раздражённый, злой, уставший, вваливаешься в БТР, чтобы тебя снова растолкали в новом посёлке.

— А мы о твоих умениях сильно и не распространялись. Ты для всех был лишь очень-очень крутой знахарь, который может более достоверно посмотреть, переродится ребёнок или нет.

Мой сопровождающий, суровый вояка, скорее всего безопасник или что-то подобное, держащий тут всех в ежовых рукавицах, но очень тепло относящийся ко мне, продолжал растолковывать тупому деревенщине, то бишь мне:

— Понимаешь, вот будут знать, что ты сделал или не сделал. Вот не сможешь ты договориться с ребёнком какого-нибудь большого начальника, какого-нибудь огромного объединения стабов или конфедерации, или ещё чего. Подумает, что мы специально не сделали. Это мы знаем, что если ты можешь, то сделаешь, не можешь, то скажешь, а он так не подумает — и начнётся. Знаешь, расстроенные родители — это самое хреновое, с кем можно договариваться. Поэтому ты — просто знахарь, который может посмотреть. То есть смысл в том, что ты ничего не делаешь, а просто смотришь. Теперь понятно? Вы за чернотой живёте, а нам тут войны совсем не надо, нам тут и без людей есть с кем повоевать.

Мужики радовались, улыбались, по плечам хлопали, ну конечно, те, кто в курсе. Крут нереально колдунище животворный. Живчик давали самый лучший, читай «самый крепкий», разумеется, по секретному рецепту — вместо «берёшь коньяк» — «берёшь коньячный спирт».

Я, конечно, улыбался, но настроение оставалось ниже черты, хреновое. Я никогда к этому не привыкну. Мозг знает, а настроение, оно своей жизнью живёт. Очередной переход, я хлебнул живчика, пожевал и спать.