Всё переменилось, когда девушку сосватал молодой и красивый парень. До войны Алексей окончил строительный техникум и работал бригадиром на «специальном» участке. В свободное время любил мастерить что-то для хозяйства. Свадьба была скромной в узком кругу родственников и самых близких друзей. Счастливой жизни время отвело всего два года. На фронт он сразу не был призван: военкомат его забронировал как нужного специалиста на этом участке. Отсюда на военный завод поставляли «специальную» продукцию. Но в конце декабря 1943 года с эшелоном сибиряков он уже ехал воевать. Накануне отправки, зная, что у него родится ребёнок, будущий папа сделал из берёзы красивую кроватку-качалку.

Вместе с земляками Алексей Васильевич освобождал Одессу. Весной 1944 года снайперская пуля оборвала его жизнь, всего через две недели после рождения дочери.

Мама Ирины, пережившая войну и последующие неустроенные годы, старалась сделать жизнь дочери более радостной, красивой. Она обязательно раз в год покупала ей что-то новое, и не совсем дешёвое, из одежды. На это шли деньги, которые государство выделяло на Ирину за погибшего отца. В 10 классе Ира получила в подарок отрез кримпленовой ткани, из которого сама скроила и сшила модное платье. Оно подчёркивало проявляющиеся достоинства девушки. Александр тайком наблюдал за ней на вечерах, стесняясь пригласить на танец. Этим пользовались более смелые и напористые ребята.

Всё напряжение непонятных чувств этой странной школьной пары, невольно оказавшейся рядом, сосредотачивалось внутри их. Совсем необязательно было как-то раскрываться, ломать мнимую преграду и брать друг друга за руки, дружить в «открытую». Так было романтичнее, таинственней, загадочней. Это таинство укрощало разгорячённые души, ставило их в определённые рамки поведения, заставляло напряжённо думать, познавать, открывать для себя что-то новое, формировать характер.

Нельзя сказать, что выпускница десятого класса думала только об учёбе, старалась быть на высоте и не допускать плохих оценок, не отставать от Александра. Но, всё же, любой сбой выводил её из равновесия. Получая редкие тройки, а порой и двойки, плакала, уединившись, возмущалась, но собирала свою волю в «кулак» и всякий раз доказывала, что она может на самом деле. И в журнале появлялись хорошие оценки против её фамилии. Такое не проходило бесследно. Мечты о будущем тревожили её ум. Особенно, когда ложилась в постель с книгой в руках. Прочитав с десяток страниц, откладывала её на время поверх одеяла и погружалась в мир грёз. Странные образы и мысли мелькали в её сознании, будто оживая и перемещаясь из прочитанных текстов в реальную жизнь. В голову лезла всякая всячина. В ней рождались фантазии, переменчивые мечты, которые звали к неясным действиям, пока она не засыпала. Однажды девушка увидела во сне сценку, похожую на спектакль по сказке Аксакова «Аленький цветочек». «Что к чему?» – спросила бы она на бодрствующую голову. В образе сказочного купца – отца трёх дочерей, она увидела почему-то учителя истории, с густыми пшеничного цвета вьющимися волосами, в красной атласной рубашке, подпоясанной широким шёлковым поясом. Было странно, «история» для Ирины проходила обычным предметом и особого влечения не вызывала. Потому удивлённо слушала обращённые к ней слова:

– Ну, а ты, моя меньшая дочь, что бы хотела получить в подарок? Нечай, аленький цветочек?

– Да, папенька, конечно, но только при одном условии: я сама буду его искать! Возьми меня с собой в путешествие. Я обязательно найду этот цветочек!

Когда Ирина проснулась и вспомнила сон, то долго думала, что означает этот «аленький цветочек», ведь сны часто бывают вещие.

По мере приближения выпускного вечера Ирина стала думать: «А что же я могу сама? Что мне вообще надо?» Дополнительный предмет «педагогика», прежде всего, настраивал на размышления о том, как добиться от ученика простого внимания и желания учиться. В голове крутились мысли о справедливости, недостаток которой ученики порой ощущали, о любви или простой уважительности, которые так всем хотелось получать от учителей. «Нет, я буду учить по-другому, я буду товарищем, может, другом ученикам», – думала она. Такие вот простые мысли, но что-то в них проявлялось и возвышенное, не по девической молодости – зрелое рассуждение. Кто возражал бы против такого отношения к детям? Вроде понятные правила исходят из этого, но почему-то не все их усваивают. Почему? Сколько бы ты не повторял банальные истины, в жизни часто оборачивается всё иначе. Опять, – почему? «Может, этому надо тоже учиться? Может, надо заниматься воспитанием собственной души? Воспитанием личности?» – делала вывод Ирина.

Да и многие прочитанные книги подсказывали такой путь. Они, как бы, поднимали её на ступеньку выше и отражались в её сознании чем-то идеальным, по-юношески пафосным: «Если ты личность, а в голове и собственной душе живёт добро, справедливость, любовь, значит, ты сможешь передать всё это своим ученикам, воспитанникам? Так всё хрупко. У меня ещё нет опыта, твёрдой основы для того, чтобы учить. Ничего не поделаешь. Будем постигать, будем сами учиться у жизни, у тех людей, которые ждут меня». Перебирая множество книг, Ирина прочитала трилогию Льва Толстого «Детство. Отрочество. Юность». Какое-то неуловимое внутреннее чувство тянуло её к этой книжке. Не прошло и месяца, она вновь вернулась к ней, и стала медленно перечитывать, делать записи в дневнике, подолгу размышляла. Интуиция подсказывала, что в повести скрыта тайна, которая поможет в жизни. Несовместимое пыталось соединиться: дворянский мальчик, потом юноша девятнадцатого века и комсомолка из районного центра двадцатого века. Она не могла этого понять. Они на разных полюсах всего, что можно вообразить.

Ирина хорошо сознавала ту глубокую разницу всего уклада жизни и окружения, в котором жил Николенька-Николай Иртеньев, и она сама. Её трогала история наказания Николая французским учителем Жеромом. Ирина заметила, как психологически тонко автор показал суть конфликта между учителем и учеником. В жизни столкнулась чистая мечтательная душа, может быть, где-то в глубине себя имеющая ощущение справедливости и благородства, со стандартным менталитетом француза. Толстой не скрывал достойные качества домашнего учителя. Но в то же время, его отличали «легкомысленный эгоизм, тщеславие дерзости и невежественной самоуверенности».

«Можно десять институтов окончить, но не найти контакта с учеником, – думала Ирина. – И тогда твоя профессия не состоится. Жером наверняка считал, что он талантливый учитель, знающий. А как найти этот контакт? Подыгрывать ученику, прощать ему все шалости и недомыслие? Нет! Здесь есть что-то более глубокое».

Некоторые провинциальные школы в Сибири только на вид были непритязательными, с устаревшей простенькой мебелью и наглядными пособиями. Но ученики часто получали настоящие знания и вдобавок к ним – стимул продолжать учёбу, добиваться в жизни высот, профессиональной значимости. Многие ребята хотели этого, и совсем не на почве высоких духовных стремлений, а по житейским соображениям. В кино, которое здесь было доступно всем, из газет и радио они видели и слышали о великих стройках, новых научных открытиях, достижениях героев труда, больших и красивых городах, и им хотелось вырваться из своего унылого однообразного окружения, хорошо зарабатывать и хорошо, по их представлениям, жить. Но были и романтические порывы, бескорыстные, идеальные. Не случайно школьники вступали в комсомол и отдавали часть времени общественным делам. Вся страна жила в атмосфере одной идеологии и шла к заветной цели, люди верили в её реальность, и это их возвышало над серой бытовой скудостью.