Не прекращая говорить, я сделал контрольный холостой спуск, извлек магазин, оттянул рукоятку затвора, зафиксировав ее в специальной выемке, отжал замыкатель ствола и мягко повернув его. Опустившись на колено, отделил ствол и положил его в специальную выемку в контейнере.

— …Я и моя винтовка, мы станем частью друг друга. И мы будем убивать.

В несколько движений я извлек из ложи ствольную коробку, укладывая модули на предназначенные места и закрыл крышку, поднимаясь.

— Перед Господом я повторяю этот символ веры моей. Amen, — закончил я, выпрямляясь и демонстрируя интернациональное приветствие ладонь в кулак.

Наверно, тишина стояла не меньше минуты. Хм, «Amen», наверное, оказалось немного лишним. Осматривая присутствующих я отметил, что Илья, Наденька и Модест настороженно молчат просто потому, что остальные молчат. Зато Эльвира, Андре и Валера — судя по напряженным взглядам, слишком уж серьезно прочувствовали смысловой посыл.

Странно, я вроде ничего такого и не сказал — так, на память озвученная легкая версия из американской массовой культуры, сдобренная парой стрелковых аксиом от инструкторов ЦСН ФСБ моего мира. Но вдруг понял причину: в этом то все и дело. Мы с ними из разных миров, причем абсолютно отличающихся по ментальности. Здесь не было страшной Второй мировой, результат которой зависел от больших батальонов миллионных армий. Здесь Первая (для меня, для них единственная) мировая призрак давно минувших дней, как былины. Сейчас война здесь — локальное дело небольшой группы профессионалов. Поэтому в моих словах — причем в скрытой насмешке фатализма, с которой я читал молитву, вся троица прочувствовала что-то откровенно для себя чуждое.

— Прелестно. Просто прелестно, — произнес с искусственной улыбкой Андре. Я в ответ только чуть голову склонил. Да, если их с американской версии армейского фольклора так проняло, что было бы если б я им из русского что задвинул, страшно представить.

— Программа тренировок есть, можете приступать, — вместо прощания произнес ставший задумчивым Андре и вышел из аудитории. Мы еще постояли немного, пообщались на отвлеченные темы, похватали контейнеры и покатив их за собой, тоже двинулись на выход.

Я покидал аудиторию последний и не сильно торопился. А в коридоре меня, как оказалось, уже ждали. Я понял это, почувствовав чужое внимание, сдобренное ненавистью, злобой, отчаянием и даже завистью. Обернувшись по эху эмоций увидел, как от стены поодаль отлепился Аверьянов и торопливо пошагал в мою сторону.

За его приближением я наблюдал, в ожидании чуть склонив голову. Мне было по-настоящему интересно, зачем изгнанный из клана повелитель воздушной стихии так долго ждал меня, и что ему вообще сейчас нужно. Подойдя близко, Аверьянов остановился и сжимая-разжимая кулаки уставился на меня горящим ненавистью взглядом. Прошло несколько мгновений, а он все еще молчал, продолжая поедать меня глазами.

— Чего хотел-то? — небрежно поинтересовался я, нарушая надрыв момента. Аверьянов от моего вопроса вздрогнул, а лицо его перекосило гримасой.

— Ты смеешь спрашивать, что я хотел? — прошипел он. — Ты разрушил мою жизнь!

А, ну да. Его же забрал Мустафа и повязал на передаче веществ, а сейчас бывший одаренный стал послушной собачкой на поводке конторы. Печальная история, но почему-то я ему совсем не сочувствую.

— Брось, я только последний гвоздь вбил, остальное ты сам, — покачал я головой, категорически не признавая обвинения. — Ты же не ругаешь молоток, когда себе по пальцу попадаешь…

Хм. Судя по всему, ругает. Причем не дежурно — как это многие делают, просто чтобы пар сбросить, а будучи абсолютно уверенным именно в виновности молотка. Тяжелый случай.

Возникла тягучая пауза, во время которой Аверьянов демонстративно и угрожающе сопел, а я думал о том, что совершил ошибку, не уничтожив, или даже не прибив его насовсем. Оглянувшись по сторонам, я посмотрел, что рядом никого нет, и жестом поманил Аверьянова поближе. Когда он подошел почти вплотную, я доверительно ему сообщил на ухо:

— Дружище, да мне насрать и на тебя, и на твою жизнь. Так хотел-то чего?

— Верни мне перстень! — отшатнувшись, свистящим шепотом произнес побагровевший Аверьянов.

Блин, перстень же его еще у меня, я и забыл совсем!

Отойдя на шаг, я оценивающе глянул на Аверьянова. Он смотрел на меня с такой нескрываемой ненавистью, что ясно — будь у него возможность, прикончил бы меня прямо сейчас. Да, дела. Глупый и лишенный воображения человек — часто самый опасный противник. Действия профессионалов с холодным сердцем можно хотя бы предсказать, а такие товарищи опасны именно своей непредсказуемостью.

— Сегодня у меня много дел. Завтра, в двадцать три ноль-ноль.

— Мне надо сегодня!

— Тебе еще раз сказать, как мне важны твои желания? — поинтересовался я, и смахивающим жестом попрощался с ним: — Давай, до свидания.

Пусть завтра приходит. Он так ничего и не понял из произошедшего. И сейчас в нем столько ненависти, что его легко могут зарядить как брандер и направить в мою сторону. Так что вдруг завтра в одиннадцать будет заварушка какая-нибудь, и… Нет человека, нет проблемы, как провозглашают гуманисты. Я правда сам не гуманист — мне для убийства ближнего хотя бы формальный повод нужен.