Шрифт:
– Где мы остановились вчера, Дуг?
– Мадам Дефарж вязала на гильотине.
– Да, - сказал мистер Диккенс.
– Мадам Дефарж - гильотина. Ладно, Дуг давай. Слушай. Пиши...
Он говорил. Я писал. Часы пробили четыре утра. Мистер Диккенс уснул. Я вышел на цыпочках из комнаты и затворил дверь.
– Доброе утро, мистер Диккенс!
Я с маху сел на стул в столовой. Мистер Диккенс уже наполовину управился с горкой блинов. Я откусил от своего блина и увидел еще более высокую гору бумаги на столе между нами.
– Мистер Диккенс? "Повесть о двух городах"... Вы ее... закончили?
– Готово.
– Мистер Диккенс ел, не поднимая глаз.
– Встал в шесть. Работал вовсю. Готово. Конец. Все.
– Ух ты!
– сказал я. Тут он вдруг поднялся, оставив недоеденный завтрак, и поспешно вышел в коридор. Я услышал, как хлопнула наружная дверь, выскочил на крыльцо и увидел мистера Диккенса уже на дорожке, с чемоданом в руках.
Он шел так быстро, что мне пришлось бежать, чтобы догнать его. Он торопился на вокзал, а я то отставал, то снова забегал вперед.
– Мистер Диккенс, книга закончена, но еще не издана!
– Поручаю тебе заняться этим, Малыш.
– Но я не умею пристраивать книги! И вообще вы не можете сейчас уехать. Лето только началось. Вас ждет еще работа, нас обоих ждет!
– Например?
– Он убегал от меня.
Я преследовал его, тяжело дыша.
– Например, "Мартин Чезлвит" и "Крошка Доррит".
– Твои друзья. Малыш?
– Ваши, мистер Диккенс. И если вы не напишете, они не будут жить.
– Как-нибудь перебьются.
– Он завернул за угол, и я заметался вокруг него, словно птица.
– Чарли, останьтесь, я вам что-то дам. Новое название. "Записки Пикквикского клуба" - правда, здорово? "Записки Пикквикского клуба"!
Мы проходили мимо библиотеки, на каждый его шаг я делал три; и вдруг я схватил его за руку и дернул так, что он остановился.
– Мистер Диккенс, поезд отходит в полдень, до тех пор еще два часа, верно? Подарите мне десять минут из этих двух часов, или, честное слово, я пойду домой и не буду дочитывать "Повесть о двух городах"!
Удивительно. Это его остановило. Он посмотрел на меня сперва недоверчиво, потом с непритворной печалью.
– Малыш, - мягко произнес он.
– Ты это искренне?
– Мне наплевать, что будет дальше с Сиднеем Картоном!
– Но ведь это лучшее из всего, что я когда-либо придумал и написал, Малыш, - сказал он.
– Ты должен ее прочитать.
– Почему?
– закричал я.
– С какой стати?
– Почему?
– Он спокойно и пытливо посмотрел на меня, потом назвал причину.
– Потому, Малыш, что я писал ее для тебя.
– Я прочту ее при одном условии, - ответил я.
– Если вы пойдете со мной и познакомитесь с одним человеком.
– Десять минут?
– спросил он.
– Десять минут.
Мы поднялись по ступенькам библиотеки и вошли внутрь.
Библиотека была будто каменный карьер, над которым десять тысяч лет не выпадали дожди. Погляди в одну сторону - тишина. Погляди в другую сторону безмолвие.
Мы, мистер Диккенс и я, остановились на пороге безмолвия. Мистер Диккенс дрожал. И вдруг я вспомнил, что за все лето ни разу не видел его здесь. Он боялся, что я сейчас подведу его к полкам и там будут все его книги - уже написанные, напечатанные, обрезанные, переплетенные, выданные, прочтенные и возвращенные на полку.
Он взял меня за локоть и лихорадочно прошептал:
– Малыш, зачем мы здесь? Пошли. Здесь никого нет.
– Слушайте!
– прошипел я. Далеко-далеко, где-то за стеллажами послышался такой звук, словно бабочка повернулась с боку на бок во сне. И еще - будто крохотный ноготок скреб крышку.
– Слышите?
– прошептал я. Глаза мистера Диккенса расширились.
– Я знаю этот звук, - сказал он, помолчал затаив дыхание и кивнул.
– Там кто-то пишет.
– Да, сэр.
– Пишет пером. И пишет... да... пишет стихи, - вымолвил мистер Диккенс. Конечно. Где-то там кто-то пишет стихотворение, верно? Завитушка, завитушка, черточка, завитушка. Это не цифры, Дуг, не цифры, и не сухие факты. Слышишь взмах, слышишь - взлет? Стихи, клянусь богом, да, сэр, никакого сомнения стихи!
– Мэм!
– позвал я.
Бабочка перестала шевелиться.
– Не прерывай ее, - зашикал на меня мистер Диккенс, - в разгар вдохновения! Пусть пишет!
Бабочка снова принялась чиркать. Завитушка, завитушка, черточка...
– Мэм!
– позвал я так мягко, так настойчиво.
Что-то зашуршало в коридорах, и показалась заведующая библиотекой, женщина без возраста, ни молодая, ни старая, женщина бесцветная, ни смуглая, ни бледная, женщина без роста, ни маленькая, ни высокая, женщина, которая часто говорила сама с собой там, среди сумрачных пыльных стеллажей, говорила шепотом, словно то шелестели страницы.