Заключенные молча и медленно двинулись на Нырка. Тот шаг за шагом отступал, но на лице его не было и тени страха. Он лишь выигрывал время. Улучив момент, когда в просвете между смыкающимися плечами врагов появилось лицо Зяблика, он кивнул. И Зяблик, запретив себе думать об участи друга, рванулся к выходу. Он уже поднялся на три ступеньки, голова его уже была там, на относительной свободе, когда вновь чья-то грязная пятка ударила его в лоб, и Зяблик покатился по полу.

Вниз спускался Орёл. Лицо его выражало крайнюю степень недовольства. При появлении помощника смотрящего все замерли и попытались сделать вид, что ничего не происходит. Однако Орёл явно родился не вчера, ему и беглого взгляда хватило, чтобы оценить ситуацию.

«Ты! — сказал он, ткнув пальцем в сторону Нырка. — Лампу в одну руку, швабру — в другую. Наверх поднялся — лампу поставил. Масла пожёг — без завтрака остался. Понял меня?»

Нырок кивнул и, потушив лампу, попытался выйти, но Орёл не пропустил его просто так. Для начала с размаха ударил кулаком в грудь. Даже Зяблик вздрогнул от этого удара. А у Нырка вместе с хрипом выступила на губах кровавая пена.

«Ещё раз возьмёшь что-то у старших — будешь учиться разговаривать с акулами».

Зяблик бы обязательно начал объяснять, что его поступок был необходим, и… Получил бы ещё раз десять. Нырок же кивнул и, опустив голову, выскользнул по лестнице в открытый люк. Орёл перевел взгляд на десяток ухмыляющихся заключенных. «Что стоим? Что завтрак пропускаем? Сытые? Понятно. На корму бегом марш! Упор лёжа и пошли палубу трахать! Если когда я приду, хоть один от пота блестеть не будет — спрошу у капитана плётку. Выполнять!»

Орёл злился непонятно на что и срывал злость на всех подряд. Зяблик трясся, предчувствуя, что ждёт его, самого виноватого. И вот Орёл повернулся к нему.

«Свезло тебе, крысёнок. Княжна за тебя просит. Собирай манатки, перейдёшь на другой корабль».

Зяблик оглядывался под присмотром Орла. Всех «манаток» у него было — один только нож, спрятанный под одеждой. Который он и не подумал, побоялся вытащить против напавших мерзавцев. Поднялся на верхнюю палубу. Спустился в приготовленную шлюпку, где сидел с потухшей самокруткой во рту один здоровенный матрос. Так и не поговорил напоследок с Нырком, даже не увидел его. Зато увидел Ворона, когда шлюпка отошла на расстояние десятка гребков. Одноглазый убийца поднял руку и помахал Зяблику. Кажется, он улыбался.

«Счастливого пути! — крикнул он. — Передай привет от Ворона новым друзьям!»

Сказав эти слова, привнесшие нехорошее предчувствие в душу Зяблика, Ворон от него отвернулся, будто забыл сразу же. Посмотрел в сторону. Там, на корме, где изнемогали утренние обидчики Зяблика, стоял Орёл. Его внушительная фигура замерла без движения, будто высеченная в камне статуя. Орёл тоже смотрел на Ворона. Зяблик отвернулся.

Предчувствие не обмануло. Какими-то хитрыми путями весть о Зяблике опередила его. Новый корабль, «Летящий к Солнцу», на первый взгляд отличался от «Утренней птахи» только расположением надстроек и тем, что заключенные здесь были злее, страшнее и грязнее. А может, это только Зяблику так показалось, потому что к прежним он привык.

Впрочем, было и другое существенное отличие. Капитан здесь мало чем отличался от заключенных. Всклокоченная борода, красные, навыкате, глаза, и — вонь, которая всюду его сопровождала. Когда матросы — которые выглядели и пахли не лучше — втащили Зяблика на борт, капитан икнул и сказал: «В трюмы засранца».

Так Зяблик узнал, что, оказывается, нижняя палуба — это ещё не предел. Оказывается, можно было жить вместе с лошадьми, теряя сознание от невыносимой вони.

Когда Зяблик спустился туда, его толкнули на пол. В тёмном тесном помещении его толкали и пинали, пока он не остановился на крохотном пятачке, освещённом тусклым полусветом, падающим сквозь щели меж досок палубы. Высокий худощавый заключенный, насвистывая, мочился в кучу лежалой соломы. Закончив, с улыбкой поглядел на Зяблика. «Ваше ложе, княжич! — сказал он. — Как выспитесь — милости просим за уборку».

Зяблик стоял, беспомощно глядя на солому.

«Что, выспался? — хихикнул худощавый. — Э! Ведро этой шмакодявке!»

Зяблику надели на голову ведро. Сняв его, он поспешил выполнять приказ. Весь день он ползал в трюмах, пытаясь навести хоть какой-то порядок. А заключенные стояли и сидели тут же. Смеялись, толкались, били его. Тут же испражнялись, как лошади, и звали его убирать. Оказалось, что на «Птахе» всё было прекрасно. Здесь же заключенные превратились в животных. Они даже не использовали птичьих кличек, называя друг друга какими-то совершенно дикими прозвищами.

К вечеру Зяблик закончил с уборкой, но не обнаружил, оглянувшись, следов своих усилий. И единственное место, которое ему не позволили прибрать, — это оскверненная постель. Его так и заставили лечь туда, под дружный гогот.

Потянулись дни. Зяблик осваивался на новом месте, и порой ему хотелось пустить в ход нож. Вспороть себе брюхо и, претерпев немного мучений, отправиться на Ту Сторону.

В трюмах сидели самые отбросы — в этом «Летящий» не отличался от «Птахи»: чем ниже, тем хуже — которым не позволялось даже выходить. Исключение делалось для человека с ведром. Как бы там ни было, капитан понимал, что если не выносить дерьмо, то придётся выносить трупы, в том числе — трупы лошадей.

Внизу сложилось двойственное и малопонятное Зяблику отношение к должности «уборщика». С одной стороны, копаться в дерьме, своём и чужом, считалось позором, но не слишком… «позорным». Посмеивались, и только. С другой стороны, ради нескольких минут на свежем воздухе каждый норовил побегать с ведром. В результате слабейших — к коим немедленно причислили и Зяблика — нещадно использовали. Их заставляли наполнять вёдра нечистотами, а уже наверх бегали другие, по заранее оговоренной очереди, либо победив в драке.