«Смотрящих» тут не было. Авторитеты взлетали и падали порой по два-три за ночь. Как жили на верхних палубах, Зяблик не знал, зато быстро понял, что боятся тут капитана и старпома, которые лично наводили порядок в случае чего. Обычно же они ограничивались тем, что открывали крышку люка и гундосо орали, зажимая носы: «Не передохли ещё, мрази?» В ответ нёсся нестройный гул, обозначающий жизнь. Иногда наверх вытаскивали труп-другой. Иногда вниз скидывали кого-то из провинившихся «верхних». Те сразу пытались «подняться» и объяснить «трюмовым крысам», кто здесь хозяин. Иногда получалось. Иногда в первую же ночь уснувший «верхний» погибал от чьей-то заточки. А в целом, всем было наплевать, кто ими командует. Уж эти-то люди прекрасно понимали, что плывут навстречу смерти. Что ещё могло их ждать в конце такого пути?

Кормили здесь же. Раз в день открывалась крышка, и вниз спускали на верёвке ведро с горькой вонючей похлебкой, от которой крутило живот. Жрать приходилось руками из одного ведра, к которому не всегда удавалось протолкаться. Однажды трюмовые решили «закрысить» ведро, посмотреть, что будет. Получилось не очень — похлебку на следующий день в люк попросту вылили.

Зяблик с тоской вспоминал распрекрасное житье на «Утренней птахе». Теперь уже по ней он скучал, а не по воле. Казалось счастьем получить пинка от Орла, или сызнова услышать хриплый голос Ворона.

Ко всему прочему, он с каждым днем всё больше страдал без Покровительницы. Иногда он не мог заснуть, хотя днем терял сознание от усталости. Сердце тяжело колотилось, перед глазами плавали разноцветные круги, звуки то и дело приглушались, становились далекими, непонятными. Тогда в памяти воскресал шепот Покровительницы, её тонкий аромат, её легкие прикосновения. И тело вздрагивало от воображаемых укусов.

Иногда он стонал по ночам, и тогда его будили тычками и пинками, грязно вышучивали. Зяблик делал все, что мог — терпел, лаская тайком рукоятку ножа. Одно движение, и все закончится. От этой мысли становилось легче.

Вспоминая Нырка, единственного своего друга, Зяблик трясся от непонятной злобы. «Тебя бы сюда! — думал он. — Посмотрел бы я, как ты тут Солнцу бы помолился!». Но понимал, что Нырок — молился бы. Может, он бы давно погиб здесь, но испустил бы дух, глядя на восток. И за это Зяблик ненавидел его ещё сильнее.

И вот, однажды, что-то изменилось. Открылась крышка люка, и голос старпома — какой-то странный, растерянный — повелел:

— На выход! Все.

Их даже не обозвали мразями…

И вот все заключенные выстроились на палубе. Зяблик впервые увидел тех, с кем делил трюм уже, казалось, целую вечность. Бледные, неживые лица, странно блестящие глаза щурятся на непривычное Солнце. Все сразу притихли. Смирно стояли, обнимая себя руками, трясясь от легкого ветерка, танцующего над морем.

— Ну и чё? Где эти ваши вампиры? Куда бить-то? — дрожащим голосом, пытаясь храбриться, крикнул тот самый худощавый парень, что в первый день мочился на постель Зяблика.

— Здесь, — ответил ему спокойный голос.

Из-за спин понурой команды с капитаном во главе вышел тот самый парень, с Солнцем в глазах. Зяблик вспомнил его и задрожал пуще прежнего. Взгляд парня нашел его, выделил из толпы и побежал дальше.

— Меня зовут Левмир, и я поживу немного на вашем корабле.

— О, не стоит, господин, — ворчал капитан, бросая на затылок Левмира такие взгляды, что казалось, убил бы его при первой возможности. — У нас тут не так чтоб уютно.

Левмир будто не услышал его слов. Он продолжал смотреть на заключенных.

— Как часто вы поднимаетесь сюда?

Молчали, косясь на капитана и старпома, корчащих зверские рожи.

— Никак, — усмехнулся самый смелый — всё тот же худощавый парень. — Вообще нечасто, начальник. Дел у нас по горло, не до прогулок.

— Вы тренируетесь?

— Конечно! — фыркнул худощавый. — Я так каждый, два раза левой рукой, два раза правой.

Заключенные робко заржали, но смех тут же стих, потому что на лице Левмира не появилось ни улыбки, ни смущения. Он смотрел будто из другого мира, и его никак не могла задеть хоть вся вместе взятая грязь мира этого.

Поначалу казалось, ничем это всё не закончится. Их отпустили обратно, но крышку люка не закрыли. Через неё вниз проникал свет, и в трюме царила тишина, нарушаемая лишь редкими шепотками, да озадаченным лошадиным ржанием. Где-то через час вниз полетели ведра. Три, четыре, пять, десять…

— Уборка! — рявкнул злой голос старпома. — Час на всё! Потом проверю!

Взяв ведра, десять заключенных гуськом потянулись наверх, ожидая окрика, побоев… Но нет, их всех выпустили наружу, позволили зачерпнуть воды и вернуться.