«Порешим: это совпадение, мелочное совпадение, никаких правил нет, ничего, кроме видимого, и я сейчас сяду за работу. Я же не хочу провалить заказ!!! А если всё же на секундочку предположить, что это ниточка или знак?» – Он долго продолжал внутренний монолог, пока не извёл себя им вконец. Внимание рассеялось, сосредоточенность иссякла, оставалась лишь одна способность – вести бессвязную, двигающуюся на силе инерции беседу с самим собой ни о чём… Ни о чём, и всё… Всё ни о чём… И в итоге, значит, видите ли, вот какое хитрое дело, господа, получается ничто. Нежин закрыл глаза и от бессилия уснул.

Проснулся он среди ночи. На электронных часах 3.34. В окне висит тьма. Во рту привкус дурной сосиски. Отрыжка кетчупом. Боль за неисполнение эскизов. Опоясывает кольцо. Вокруг всё чужое, бессмысленное, враждебное. В общем, прядильное. Не хочется. Лучше постоять с чашкой дрянного цикория у подоконника. Лучше наблюдать за тем, как тьма висит: не колышется, замерла, гадина, и молчит. Молчит прямо в твоём окне. И ты ей в ответ молчишь. Отхлёбываешь. Ты крохотный и наглый со своим дешёвым цикорием, и она огромная, чёрная и болезненно-неповоротливая. В общем, гадина.

Кроме как пить цикорий у окна, делать дома было нечего. На эскизах, кажись, появились бы демоны вместо китоврасов, если бы он сел писать. Но сесть он не мог. Не мог физически. Легче было прыгнуть из окна и даже признать, что никакой он не художник. А это уж хуже, чем прыгнуть из окна. Но это было легче.

Нежин натянул потеплее куртку и вышел проветриться. У речушки, где стоял его дом, было совершенно безлюдно. Слышался шум, нёсшийся откуда-то: то ли из «Дымовины», то ли из-под земли, из какого-нибудь заплесневелого подвала, адаптированного под нужды рок-банды, борделя или бара. А в чёрной воде, уходящей далеко, к мосту, по обе стороны горели и колыхались свечи (так отражались фонари). Ещё через полчаса, ближе к рассвету, когда тьма расступилась и городок стал серым и ещё более скучным, по реке спустилась ржавая установка, друг за другом в воду попрыгали несколько водолазов. Они спугнули крякв, засунувших головы в оперения и спящих, покачиваясь, с одним открытым глазом на маслянистых, грязных водах речушки. Поднялось вялое птичье кряканье, один селезень взлетел, затем бултыхнулся с плеском в воду, и стая недовольно отплыла.

В беседке напротив дома шоркала многослойная фигурка, звеня пивными бутылками. Фигурка в двух рубашках, высовывающихся одна из другой, в кофте с фиолетовым капюшоном, в пыльнике и в вязаной шапочке, нагнувшись, доставала и укладывала их в полосатую авоську, сглатывая от удовольствия и желая поспеть к открытию пункта приёма стеклотары и сдать по 90 копеек за 0,5 литра, не толпясь в очереди. Затем проехал, бибикнув пробегающему через дорогу псу, пирожок химчистки. И всё больше стало появляться на улице людей, и всё меньше смысла он видел в простом шатании по городу. Да и планов накопилось громадьё: он решил сегодня появиться в институте, затем поехать в мастерскую к Ерошевичу, потом в библиотеку за книгой Коляды и кем-то ещё, кто вертелся у него на языке, ну а по приходе наброситься на станок и писать эскизы китовраса до изнеможения… И поразить ими Бахрушина с Костряковым! И приступить к своей мечте! Ой-ой, Мечте! Выбросив все правила!!!

К институту самым медленным шагом он прибыл на час раньше начала занятий. Сел в столовой, где всё пахло тушёной капустой и думалось о хвостах, и услышал пиликанье мобильного.

– Молодой человек, – в трубке женский прерывающийся голос, – вы интересовались насчёт моего работника, да, Анастасия Ивановна… Он умер! Точнее, убит! Только что была на опознании. – Голос прервался, послышалось напряжённое дыхание, и затем истерически понеслась речь, доходящая до плаксивых взвизгиваний: жуть-жуть-жуть какая-то! Зверская история… Убит мой работник! Убит! Завтра так и меня убьют! В драке между гастарбайтерами. В камере сидел один! Он его убил!

– Как убит? – сполз на стуле Нежин и разом послабел, точно насосом выкачали из него всю кровь.

– Именно! – завизжало в трубке. – Вы понимаете, насколько небезопасно стало! А мне Сикорский рассказывал про драку в баре… Что, если завтра эти гастарбайтеры нам мстить начнут?.. Сейчас только друг друга, а потом нас… когда многие границу перейдут, тогда нас… Страху сколько становится!

– Это точно был он? – схватился за последнюю надежду Нежин.

– Ну кто ещё! Он!

В голове у юноши помутнело. Глаза потемнели, заволоклись, будто зрение исчезало и глаза застилал туман, а Анастасия Ивановна взбудораженно верещала:

– Страху сколько! Кого через границы пускаем! В барах драки устраивают, убивают друг друга, это иго, а мы всё пускаем… ведёмся на дешевизну… А чего их поля маковые стоят! У них-то и паспортов у большинства нет… убил кто кого, неизвестно, вы понимаете, сколько страху! Всё теневое! Статистики нет! Откуда ей взяться! От нас всё прячут… их не считают… Когда их станет ещё чуть больше, они пойдут на нас! – в какую-то секунду Нежин всё-таки уловил, что она тараторила, и сказал:

– Это не гастарбайтер его убил.

– А кто? – притихла Анастасия Ивановна и, кажется, вся напряглась и сделалась ухом.

Нежин бросил трубку.

«Кто-кто! Да я! И как я смею гнать на кого-то! Я это! Это прядильня моя чёртова! И ублюдок тот, депутатский сынок, не зря вылез! Вылез! Откуда бы взялся мажор в «Дымовине»! Или даже нет, он не виноват, это всё я влез, когда не просили», – художник треснул по металлическому столику, ногой отбросил стул и выбежал, слыша вслед гомон разбушевавшихся кухарок и ругань повара.

«Убит… убит… убит… Но почему? Почему я сунулся? И потому так произошло, что сонастройка со вселенной – претензия на высшее… замашка на равенство Ему! Или, скорее, нет никаких таких нитей, нас связывающих и плетущих ткань бытия, нет! Все мы должны скоблиться, барахтаться, как в дерьме, в нашем мирке, и на гармонию рот не разевать, не зариться! Хотя чувствую, если бы я не стал этим голову себе ломать, жил, как все, метис был бы жив! Всё это моя прядильня наделала! – И как обухом по голове его ударило. – А кольцо с кентавром разве совпадение? Неужто всё совпадение?»