Шрифт:
Приехал в одну деревню русский, по виду барин: жилет на нем с цепочкой, шляпа, очки. А лицом прост, глаза добрые.
Остановил свой тарантас на площади возле крайнего дома. Огляделся по сторонам, видно, все ему здесь в диковинку. Ребятишки поодаль в лапту играли, как завидели барина, попритихли, рты разинули. Кто-то крикнул:
— Вырас килче! Русский пожаловал!
Стоят, глядят — что-то он делать станет! Которые посмелей, подошли поближе, однако расстояние держат — боязно.
Русский ласково усмехнулся, поманил ребятишек пальцем.
— Кил! Идите сюда.
Ребята помялись, сделали шажок, другой. А русский все улыбается.
— Что ж вы, — говорит, — первый раз человека видите? Может, вас очки мои пугают? Так я их снять не могу, — повертел очками и снова надел. — Я, братцы, без очков, как без рук. Не вижу, глазами слаб. Без очков даже не различу, кто вы: мальчики или девочки.
Ребята рассмеялись — страх прошел. Один из них, черноголовый, подошел близко. Русский с ним поздоровался за руку. Потом вынул из кармана пулу.
— На, — сказал, — ешь, храбрец.
Мальчишка на радостях — пряник в рот.
А русский между тем достал из тарантаса кулек с пряниками — и ну угощать. Никого не обделил.
Тут и взрослые подошли. Видят, человек хороший, позвали в гости — так обычай велит.
Сидит русский в избе, на столе хлеб-соль, молоко из кружки пьет, по-чувашски разговаривает, о житье-бытье расспрашивает. А потом и о себе сказал, какая нужда привела его к чувашам. Оказывается, он ученый, песни собирает, вот желал бы узнать, есть ли в деревне певцы.
— Давеча, — говорит, — ехал лесом, ох и знатно кто-то пел неподалеку. Видно, на грибы набрел, да и запел на радостях. Не ваш ли сельчанин?
— Никак, это Хведи, — отозвался кто-то из хозяев.
Тут же послали ребятишек — найти песенника.
Явился Хведи, поклонился гостю и встал в сторонке. Мужик как мужик, землепашец, от других не отличишь.
Русский попросил его спеть.
— Спой, Хведи, спой, не робей, и мы послушаем, — подхватили крестьяне.
Хведи бровью повел, приглядываясь к гостю. Чудной, дескать, русский. Таких еще не бывало. Исправник ли заедет в село или судья, — от них кроме крику ничего не услышишь. А этот жизнью интересуется, песни ему нужны.
Гость, видно, понял, о чем Хведи думает, сказал негромко:
— Хочу, — говорит, — в русском журнале ваши песни напечатать. А то, мол, некоторые думают, что нет у чувашей стоящих песен. А я не верю… Не тебя ли я в лесу сегодня слышал?
Хведи кивнул головой и запел:
Кукует кукушка на елочке, Во ржи поет перепелочка, Соловей засвистел в черемухе, Отчего бы и нам не запеть.Даже не верилось — этакий мужичок невидный, а голосище! Прямо волшебство какое-то…
Эх, свистит соловей в черемухе, Не пора ли и нам запеть.Голос то звенел с веселым озорством, то стихал опечалено, и слышался в нем ручеек лесной, звонкий и ветра тревожный шум.
Русский торопливо записывал в тетрадь, люди только диву давались, как быстро бежит по бумаге гусиное перышко.
Ой, не станет молочком ряженка, Не станет девчонкой вдовушка. Я спросил ее: «Улыбнись разок, Позови весну, дорогой дружок». Отвечала так: «Что весну дразнить». Видно, век уж мне в женихах ходить.Долго пел Хведи. Потом умолк, взглянул на русского, глаза прищурил: «Ну как, дескать, понравилось?»
— Еще, Хведи, — попросил русский, — спой еще.
И Хведи затянул новую песню.
Куда ж ты в дождь, ласточка, Да в темную ночь, Капли с крыльев падают, Уж лететь невмочь. Куда ж ты в ночь, девица, На свою беду. Наземь слезы катятся, Я следом иду…Кончил, перевел дыхание, да вдруг как зачастит на два голоса:
— Пойдем-ка, невестушка, семилистник рвать! — Семилистник стар, не пойду, дружок! — Ой, пойдем-ка, невестушка, за борщовником! — Ой, борщовник, дружок, не вырос. — Пойдем-ка, невестушка, за ягодками! — Не пойду, дружок, не поспели еще.Пел Хведи одну песню за другой. Песен у нас, что сосен в бору. Гость едва успевал записывать.
Тэвик, тэвик, пигалица, Где же твое гнездышко? — В конопляном полюшке. Нипочем ему ветер злой, Защитит его березка белая. — Защитила бы, да листочков нет… Еще верба растет недалечко; Только верба та тож печалится, От плохих корней поусохла вся.