Первым явился сын соседа-богача. Старик сдержал слово, велел выдать за него строптивую дочь. Уже и рядиться стали, а невеста — в слезы. Потом собралась тайком и побежала к Патяну.

— Патян-теде, Патян-теде, — запричитала бедняжка едва ступив за порог. И поведала ему о своей беде.

— Не горюй, что-нибудь придумаем, — успокоил ее Патян, — больше к тебе ни один сват не явится.

Сказал так и что-то зашептал ей на ухо. Невеста слушала, кивала, глаза ее просыхать стали, а под конец и вовсе заулыбалась, поблагодарила Патяна и со всех ног кинулась домой.

Дома в чулане нашла старое платье, затолкала в рукава сухой конопли и внесла в горницу. Как раз у них печь топилась, сватам угощенье готовили. Бросила девушка платье в печь, конопля от жара лопаться стала на всю избу треск стоит. А девушка — одним глазком на сватов — знай приговаривает:

— A-а, вот вам проклятым и смерть пришла! Много вы моей кровушки попили. Горите в огне, горите!

Переглянулись между собой сваты и говорят:

— И-и, да ведь невеста-то глупа. И неряха к тому же. Надо же так запаршиветь!

Сказали так и пошли вон из избы, даже с хозяевами не попрощались.

С того дня и пошла о девушке слава: неряха, дескать, да еще с придурью. А ей того и надобно: отделалась от сватов.

Скоро и жених вернулся из города, славная была свадьба. Само собой пригласили на гулянье и Патяна. Поблагодарили его молодые за выручку, а невеста поднесла вышитую рубашку.

— Носи на здоровье, добрый человек.

— Э, — сказал Патян, — добрым не проживешь, иной раз и хитрить приходится.

Пошел Патян в гости к снохе. Не очень-то его сноха жаловала, и на сей раз угощать не стала, даже за стол не посадила.

— Нет, — говорит, — милок, ничего, пусто в чулане… Молочком бы тебя попотчевать, так корова недавно отелилась, все телок забирает. Вот раньше, бывало, молока, хоть залейся. Сметану снимали. Хороша была сметана, нынче и вкус-то позабыли.

А у самой в сенях полный горшок сметаны: Патян, когда еще входил, подметил.

Сноха вышла во двор дать корма корове, а Патян поймал мышь, обмазал ее сметаной и вынес на крылечко.

— Эй, — крикнул он снохе, — погляди, что это с мышкой приключилось? В сенях поймал.

— И-и, проклятущая, — завизжала женщина, — всю сметану перепортила! Полон горшок был! — Вгорячах и забыла, как прибеднялась перед Патяном. — Что же теперь делать? Вылить придется.

— Зачем добру пропадать, — сказал Патян, — давай, я доем. Мышка — она тоже тварь божья, я не побрезгую.

Так Патян досыта наелся сметаны.

А снохе — урок! Не зря говорится: не обманывай — сам обманешься.

В церкви шел молебен. А поп в том приходе был жуликоватый, корыстный. Читает молитву, а сам говорит дьякону по-русски:

— Эй, дьякон, дьякон, погляди в окошко, не нам ли несут яички в лукошке?

Чуваши русского языка не знали, и невдомек им, о чем поп говорит, а на слух складно получается. Вот они и думают: «Хорошо читает молитву батюшка».

А Патян, который в тот день был в церкви, все понял. «Глупые люди», — подумал он.

Тут колокола ударили. Стали прихожане расходиться, а Патян все стоит перед образом божьей матери, молитву шепчет, а потом взял да и сказал, громко так:

— Услышь меня, матерь божья: у попа нашего глаза завидущие, руки загребущие!

«Хороший человек, верующий», — подумал поп, который не понимал по-чувашски.

— Эй, боже, — продолжал между тем Патян, — если ты справедлив, если ты существуешь, пошли сию минуту болезнь на попа, покарай хапугу.

Но батюшка ходил по церкви как ни в чем не бывало, махал кадилом. Удивился Патян: как же так? Где же божье могущество? Махнул рукой, сплюнул и больше в церкви не появлялся.

Поехал как-то Патян в Симбирскую сторону на ярмарку и заночевал в одной деревне. В той деревне жил скупой и жестокий богач. Он давал людям взаймы, а потом драл с них три шкуры, так что крестьянам нечем было даже налог уплатить.

Обо всем этом узнал Патян на постоялом дворе. И решил проучить богача.

— Вот что, — сказал он беднякам, — я вам помогу, только найдите мне одежду получше.

На другой день снесли ему кто что мог: один — совсем еще новую шапку, другой — сукман, третий — обувку. Еще привели Патяну коня — гладкого, откормленного. Где уж его раздобыли, одному богу известно.