– Что, провела работу?

– Все сделано тобой, – напомнила я. – Мне уже нечего к этому добавить.

Ее точеное, смуглое лицо задрожало: знойное лето закипало грозой:

– Конечно! Рассказывай. Да ты каждый раз настраиваешь ее против меня!

– Позволь, что может настроить больше твоего неприсутствия в ее жизни?

– Я потому и пришла… Я забираю ее.

Олеся повернулась прежде, чем я успела понять эти обманные слова.

– Ты врешь! – от крика ее маленькое личико сделалось пунцовым, будто в один момент созрел абрикос.

Дайна шагнула к ней и – кто бы мог представить! – упала перед дочерью на колени. В прах обратилась… Та отшатнулась, но не вскочила, не бросилась прочь от приблизившегося вплотную порока. Ее мрачный взгляд шарил по лицу матери: в чем правда?

– Я заберу тебя, – тихо сказала Дайна.

– Она не пойдет с тобой…

Не успела я договорить, как Олеська вскинула темные – не мои! – глаза и уставилась на меня с тем же угрюмым выражением. «Уйдет», – это звякнуло во мне разбившейся чашкой. Последней детской, с медвежонком…

– Ты опять бросишь меня, – она перевела тяжелый взгляд на Дайну.

– Нет. Теперь – нет. Знаешь, детка, я больше не боюсь ее, – отрывисто кивнула в мою сторону. – И себя не стыжусь. Это ей надо стыдиться себя.

Обернувшись, вонзила в меня острый взгляд. Показалось: отравленная стрела впилась в грудь.

– Стыдно презирать свою жизнь настолько, чтобы чужой прикрываться!

– Я…

– Прикрываешься! Скажешь, нет? А что же тогда все эти твои игры в Цветаеву? Ты уже слышала, малышка, этот бред, что, мол, наша Марина была в прошлой жизни Цветаевой? Большего бреда и не услышишь!

У меня сковало губы: как она смеет?!

– Разве это не очевидно? – удалось вымолвить. – Мы родились в один день…

– Только она-то – по старому стилю!

– Имя одно, мысли… Наша душа – на двоих…

– Ну да, – поскучнела Дайна, – ты подражаешь ей во всем, как фанатка…

– У нас даже рост одинаков – сто шестьдесят три сантиметра!

Она снова оживилась:

– Вот это да! А рост ты откуда узнала?

– И моего мужа тоже звали Сергеем.

– Ты за него только из-за имени вышла?

– Это гнусно!

– Ой, ради Бога! Если уж разбираться, что гнусно, так это то, как ты изо дня в день капала на мозги своему отцу, чтобы он только выставил меня отсюда. Тебе я была уже не нужна, так? Я поняла потом! Я ведь к тому времени уже произвела на свет девочку, из которой ты собиралась вылепить Алю. Скажешь, не так? Спрашивать ее согласия ты даже не собиралась, у тебя ведь была Цель!

– Не смей издеваться над этим!

Тьма ее глаз колыхалась вокруг, я уже почти ничего не видела.

– Ты одного не учла, – этот шепот душил меня, – я ведь могла родить еще и Мура!

– Мура?!

– Разве по-другому ты могла его заполучить? Сама ты детей не рожаешь… Да и стихов, между прочим, не пишешь!

– Я…

– Мама, не надо! – от злости или от слез голос девочки сделался ломким?

Быстро притянув дочь, Дайна изрыгнула воркование кровоклювого ястреба:

– Не буду, не буду, оно мне надо? Пусть себе живет, как хочет. Нам с тобой она больше не помешает.

Стоило Дайне снять с меня гнет своего взгляда, как в голове моей ожило.

– Она шла за тобой пять лет, – сказала я Олесе. – Не слишком ли долго?

Губку закусила: каждый день из этих пяти лет холодной градиной впивается в недавно еще мягкий родничок на макушке. Простить эту боль? Научиться ею наслаждаться? Хочу ли я, чтобы в ее жизни боль стала всем? Как у меня (Марины!). Дайна глазами (души там нет!), нюхом вобравшая с листов книг следы великой жизни (судьбы!), и это могла узнать о нас. Пусть знает. Не поймет, конечно… Самое красивое и смышленое животное говорит с человеком на разных языках.

Олеся могла бы понять со временем, если б ее души хватило, чтобы мне свою перелить. Но если сейчас уйдет… Возвращения быть не может, даже, если Дайна вновь приведет ее к моему порогу и бросит. Возникнет расщелина, уже сейчас наметилась – непреодолимая!

Взгляд уже не детский исподлобья, что-то звериное в нем – это Дайна перетягивает ее, всасывает в себя. Но тут Олеся обращает свою угрюмость к ней:

– Ты почему голая ходишь?

– Я? – изумлением окатила свое тело, поежилась под собственным взглядом. – Я же в платье…