Шрифт:
– Куда ты? Она спит! У нее жар.
– Без тебя знаю, что жар, – огрызнулась она шепотом, и с ловкостью туземки присела возле постели. – Вот же дура! Зачем я опять тебе уступила? Знала же, что надо спасать ее от тебя!
– Она не хотела уходить с тобой, если помнишь…
– Волоком надо было тащить! Разве она понимает, что ты с ней делаешь? А теперь – вот что!
– Это из-за твоего истерического визита.
– Это из-за того, что ты ее уродуешь! Не даешь ребенку быть самим собой. Все пытаешься что-то из нее вылепить? А ей это надо?
«Откуда она знает о нашей жизни?!»
– Ну-ка, посторонись…
Запустив смуглые руки в белизну постели девочки, она сгребла Олесю вместе с одеялом, и подняла с такой легкостью, что мысль о до сих пор не угаданной в этой женщине силе отвлекла меня. И Дайна успела пройти мимо, втиснуться в закуток передней.
Я едва не выкрикнула: «Митя, помогите же! Держите ее!» Но какое право я имела втягивать его в свою судьбу? Довольно того, что этот чужой человек стал свидетелем, которого не должно было быть.
Поравнявшись, Дайна оттолкнула его согнутым коленом – так отгоняют назойливую собаку.
– Ну-ка… Дверь-то откройте!
– Кто это? – спросил Митя поверх ее плеча.
Чтобы объяснить, потребовалось бы поведать ему всю нашу жизнь. Открыться – почти породниться. Я не хотела, чтобы моей семьей стал кто-нибудь, кроме Олеси…
– Пусть идет, – сказала я.
Устраивать дикую сцену? Отбирать ребенка? Дайна сама приведет ее назад завтра же. На сутки ее материнских чувств, может быть, хватит… Материнство в ней отмеряно наперстком, а во мне – не рожавшей – ведром.
Но Митя сдался не сразу.
– Девочка больна, – сказал он строго. – Ей нужен покой. Куда вы ее тащите?
– А тебе-то какое дело? – поинтересовалась Дайна сквозь зубы.
– Я ее доктор, – невозмутимо пояснил он. Длинные складки вдоль лица будто окаменели. – Я только что поставил ей укол, она должна поспать.
– В машине поспит.
Я не сдержала удивления (Напрасно! Интересуясь пошлостью, сам становишься пошлым):
– У тебя появилась машина?
Она оглянулась, но слова ее не прозвучали ответом:
– Нужно увезти ее от этой…
– Не понимаю, – признался Митя.
И не подумав объяснить (Да и что она могла сказать?!), Дайна простонала, наступая на него:
– Дай пройти, у меня уже руки отваливаются!
Взглянув на меня и не увидев ни одобрения, ни протеста, он молча открыл дверь и снова притворил ее, когда Дайна вывалилась в подъезд.
– Это и есть ее мать? Я не ошибся? Откуда она вдруг взялась?
– Она вернет ее, – пробормотала я, и повторила, как мантру: – Она вернет ее.
– Так уже было?
Теперь он будто бы и не собирался уходить. Хотя и не решался снова снять обувь: Митя носил кроссовки, возможно, это и заставило меня принять его за вчерашнего студента. А сейчас отозвалось одобрением: этот человек любит ходить. Как и я. У Дайны теперь есть машина? Наши миры отталкиваются все больше, скоро не разглядеть…
Подождав немного – отвечу ли что-нибудь (но любые слова разорвали бы сейчас горло в кровь!), Митя проговорил, заметно помрачнев:
– Я не мог не открыть ей дверь. Вы же не возражали… У девочки, я думаю, ничего серьезного, так что за нее не волнуйтесь.
Пытаясь укрыться от его заботливости, – как она невыносима, когда от не нужного человека! – я отошла и отвернулась к окну. Разве этого недостаточно, чтобы человек понял: здесь в нем никто не нуждается? За спиной – шорох. Пытается ускользнуть неслышно? Не люблю этого в мужчинах. В тех, кто хоть бочком пытается втиснуться в мою жизнь. От них я жду силы хотя бы на равных, лучше – такой, чтоб встряхнула. Резко – пусть осыплется шелуха прошлого. Деликатностью от нее не избавишься…
Я вздрогнула всем телом, когда чужие руки уверенно вжались в мои плечи.
– Вы еще здесь?!
– А вы решили, что я сбежал?
Оказывается, возился там, опять разуваясь.
– Зачем вы здесь?
– Я же доктор, – он еще пытался шутить. Вышло неуклюже. – Я не могу бросить человека, когда вижу, что ему по-настоящему плохо.
– В таком случае, вам придется остаться здесь навсегда. Не пугайтесь так, я шучу.
– Неужели вам всегда плохо?
– Я же сказала, что это шутка.
– Мрачноватая…
– Знаете, Митя, лучше всего вам сейчас уйти.