Еще больше Аврора похолодела, когда посмотрела чуть правее, на узника. Она заглянула в его глаза и… сорвалась с места, как обезумевшая, понеслась по коридору, едва не роняя факел. И бежала, не чувствуя ног, до тех пор, пока не догнала Сервия, шедшего спокойно, хоть и раздосадованно. Она не могла проронить ни слова, ужасы всего пережитого лишили ее дара слова. Даже тело не подчинялось ей самой. Было такое чувство, что только эти безумные мысли, пораженные страхом, остались от всей ее сущности. Ноги послушно несли ее вслед за Сервием по ступеням наверх, к спасительному свету, к целительному воздуху, и этого было довольно. Ее думы сейчас целиком были поглощены достижением этой цели. Все остальное осталось далеко позади. Еще не поздно туда вернуться, но есть ли в этом мире такая сила, что способна на это? Ей казалось просто невероятным превозмочь охватившее ее состояние. Призраки и живые мертвецы покоились на дне, в месте, которое ей страстно хотелось покинуть.

Впереди или вверху – глаза ее слишком сбились, чтобы различать эти тонкости, – забрезжили первые лучики дневного света. Или ей это показалось? И эти бледно-золотые пятна – всего лишь вымысел ее измученного рассудка, миражи, подобно тем, что видятся в пустыне путникам? А почему бы и нет: с такой же, если не с большей, страстью она хотела испить живительный глоток света! Как она раньше могла не замечать его, не ценить, как он мог казаться ей таким обыденным и привычным? О, нет! Он совсем непривычный, он – чарующий, манящий, притягательный, и сейчас он дороже самого сокровенного, что у нее было. Без него жизнь бы стала ей не мила. Сколько времени она провела в этом царстве мрака и холода? Минуту, час? Здесь бы, в этой темнице, она и дня не прожила. Скорей же, скорей! Она видит пылинки, растворившиеся в воздухе, летающие по своей воле и желанию. Как она хотела бы в этот миг стать одной из них, чтобы быстрей вырваться, унестись из этой мрачной обители зла как можно дальше, на такие высоты, где она готова была растаять под палящими солнечными лучами и камнем рухнуть в море, но испить весь солнечный свет, насытиться и умереть!

Раньше она не знала, что имела в своем распоряжении, какое желанное сокровище. Имела и не ценила, не дорожила им, но стоило его утерять из виду хотя бы на минуту, хотя бы на час, как оно представлялось прекрасней всего на свете. Когда теряешь принадлежащее тебе, но неоцененное, тогда оно приобретает свою истинную ценность с прискорбной ясностью. Только тогда ты можешь увидеть его блеск и притягательность, когда смотришь на него издалека. А пресытившись им, полагаешь, что так должно продолжаться вечно. Так и сейчас Аврора торопила впереди идущих спутников, сгорая от нетерпения, точно человек, подплывающий на утлом суденышке к долгожданному берегу, по которому не ходил многие месяцы.

«Свет, свет! Прильни к груди и больше не покидай меня никогда!» – в радостном исступлении шептала Аврора, ловя сначала капельки света, доносимые ветром, и, наконец, – целый бескрайний океан света. Она зажмурила глаза, ослепнув, но он пробился сквозь реснички и породил множество светлых бликов у нее перед глазами, весело скачущих с места на место вслед за движениями ее головы.

Когда они вышли из пещеры во внутренний двор тюрьмы, глаза немного свыклись с окружающим широким миром, голова проветрилась от невыносимых запахов подземелья: здесь воздух был несравненно чище, чем там, внизу, в кромешной тьме.

Начальник пружинистой походкой подошел к Авроре, положил ей руку на плечо и соболезнующим тоном сказал, что сегодня визитов больше не будет, и, если она пожелает увидеть того заключенного, то ей следует прийти завтра в то же самое время. И, несколько виновато кивнув головой, развернулся, подошел к Сервию, что-то прошептал ему на ухо и пригласил разделить с ним обеденную трапезу, а заодно обсудить все возникшие вопросы. Сервий обернулся к дочери Валерия, сделал той успокаивающий знак рукой, обещая во всем разобраться, и удалился.

Аврора растерялась, что случалось с ней крайне редко: обычно она приводила других в такое состояние, но сейчас не знала, что предпринять. Перед ней раскинулись ужасные ворота, запоры были сняты, стражи расступились, и ей ничего не оставалось, кроме как уйти. И попытаться уразуметь то, что видела глазами, свидетельницей каких шокирующих сцен ей довелось побывать.

Вечером она почти ни с кем не разговаривала. Отец заметил, что она, словно не в себе, настолько мрачна и потрясена чем-то, но из-за обилия неотложных дел не смог улучить минуту, чтобы разобраться в этом, а узнал лишь то, что у дочери был «дурной день». Мать же куда-то пропала, а об Авле она вообще ничего более не узнала, кроме того, что он уехал в другой город искать свой путь в жизни. Но сейчас ей самой было не до всего этого. Чувства ее были накалены до предела, и трезво оценить произошедшее она не могла: слишком довлели эмоции над рассудком, но эмоции неосознанные, хаотичные. То ей мерещились призраки подземелья, а то она вновь радовалась свету. Каждую секунду все в ней прыгало, менялось. Внутри что-то лопнуло, какой-то стержень прежней жизни. Она бросилась на кровать и расплакалась, так и не найдя причины.

Провожая дневной свет и встречая ночную тьму, ей хотелось одного: поскорее заснуть, поскорее забыться. Она была не в силах переносить долее треволнения сегодняшнего дня – они задавили ее своей тяжестью, опустошили. Все тягостные заботы и раздумья слились в какую-то одну чашу, вылитую, словно из железа. И эту чашу ей предстояло выпить либо сразу, что грозило ей преждевременной кончиной, либо по частям. Она знала это. И предпочла второе. Сейчас она только взвалила на себя эту чашу с неведомым содержимым, а вот пить из нее доведется ей еще не одну неделю или месяц. Но это дела будущих дней. Когда же завершится этот? Кажется, он тянется целую вечность с его камерами, где люди с глазами замученных животных протягивают к ней руки и умоляют освободить их – и тогда в благодарность за свое спасение они приведут ее к Квинту.

Тяжелая усталость навалилась на каждую частичку ее натруженного тела и измученной души, давя любые попытки снова пробиться к жизни. Она не заметила, как вся онемела и провалилась в страшное забытье, где ее до полночи преследовал получеловек-полудемон с красными перьями, обвитый дюжиной шипящих и бросающихся на нее змей, непрестанно при этом усмехаясь и указывая ей на дорогу; клетки хлопали железными прутьями, рвались на части, и из них все вываливались и вываливались десятки, сотни разлагающихся и молящих об освобождении тел полумертвых людей, а между ними спокойно шагал начальник с факелом в руках, звал каждого по имени и приглашал к себе на трапезу. А потом все застлала какая-то пелена из сплошного света, и Аврора потонула в ней до самого утра…