Мне нужно перед вами извиниться.

Так получилось, что прийти сегодня

я не сумею". Правда? Очень жаль.

Быть может, в среду? Мне вам позвонить?

Помилуйте, какие тут обиды!

Так до среды? И он: "Спокойной ночи".

Да, это было около восьми.

Повесив трубку, я прибрал посуду

и вынул доску. Он в последний раз

советовал пойти ферзем Е-8.

То был какой-то странный, смутный ход.

Почти нелепый. И совсем не в духе

Чигорина. Нелепый, странный ход,

не изменявший ничего, но этим

на нет сводивший самый смысл этюда.

В любой игре существенен итог:

победа, пораженье, пусть ничейный,

но все же -- результат. А этот ход -

он как бы вызывал у тех фигур

сомнение в своем существованьи.

Я просидел с доской до поздней ночи.

Быть может, так когда-нибудь и будут

играть, но что касается меня...

Простите, я не понял: говорит ли

мне что-нибудь такое имя? Да.

Пять лет назад мы с нею разошлись.

Да, правильно: мы не были женаты.

Он знал об этом? Думаю, что нет.

Она бы говорить ему не стала.

Что? Эта фотография? Ее

я убирал перед его приходом.

Нет, что вы! вам не нужно извиняться.

Такой вопрос естественен, и я...

Откуда мне известно об убийстве?

Она мне позвонила в ту же ночь.

Вот у кого взволнованный был голос!"

2

"Последний год я виделась с ним редко,

но виделась. Он приходил ко мне

два раза в месяц. Иногда и реже.

А в октябре не приходил совсем.

Обычно он предупреждал звонком

заранее. Примерно за неделю.

Чтоб не случилось путаницы. Я,

вы знаете, работаю в театре.

Там вечно неожиданности. Вдруг

заболевает кто-нибудь, сбегает

на киносъемку -- нужно заменять.

Ну, в общем, в этом духе. И к тому же

– - к тому ж он знал, что у меня теперь...

Да, верно. Но откуда вам известно?

А впрочем, это ваше амплуа.

Но то, что есть теперь, ну, это, в общем,

серьезно. То есть я хочу сказать,

что это... Да, и несмотря на это

я с ним встречалась. Как вам объяснить!

Он, видите ли, был довольно странным

и непохожим на других. Да все,

все люди друг на друга непохожи.

Но он был непохож на всех других.

Да, это в нем меня и привлекало.

Когда мы были вместе, все вокруг

существовать переставало. То есть,

все продолжало двигаться, вертеться -

мир жил; и он его не заслонял.

Нет! я вам говорю не о любви!

Мир жил. Но на поверхности вещей

– - как движущихся, так и неподвижных -

вдруг возникало что-то вроде пленки,

вернее -- пыли, придававшей им

какое-то бессмысленное сходство.

Так, знаете, в больницах красят белым

и потолки, и стены, и кровати.

Ну, вот представьте комнату мою,

засыпанную снегом. Правда, странно?

А вместе с тем, не кажется ли вам,

что мебель только выиграла б от

такой метаморфозы? Нет? А жалко.

Я думала тогда, что это сходство

и есть действительная внешность мира.

Я дорожила этим ощущеньем.

Да, именно поэтому я с ним

совсем не порывала. А во имя

чего, простите, следовало мне

расстаться с ним? Во имя капитана?

А я так не считаю. Он, конечно,

серьезный человек, хоть офицер.

Но это ощущенье для меня

всего важнее! Разве он сумел бы

мне дать его? О Господи, я только

сейчас и начинаю понимать,

насколько важным было для меня

то ощущенье! Да, и это странно.

Что именно? Да то, что я сама

отныне стану лишь частичкой мира,

что и на мне появится налет

той патины. А я-то буду думать,

что непохожа на других!.. Пока

мы думаем, что мы неповторимы,

мы ничего не знаем. Ужас, ужас.

Простите, я налью себе вина.

Вы тоже? С удовольствием. Ну, что вы,