– ----------------

На смерть Жукова

Вижу колонны замерших звуков,

гроб на лафете, лошади круп.

Ветер сюда не доносит мне звуков

русских военных плачущих труб.

Вижу в регалиях убранный труп:

в смерть уезжает пламенный Жуков.

Воин, пред коим многие пали

стены, хоть меч был вражьих тупей,

блеском маневра о Ганнибале

напоминавший средь волжских степей.

Кончивший дни свои глухо в опале,

как Велизарий или Помпей.

Сколько он пролил крови солдатской

в землю чужую! Что ж, горевал?

Вспомнил ли их, умирающий в штатской

белой кровати? Полный провал.

Что он ответит, встретившись в адской

области с ними? "Я воевал".

К правому делу Жуков десницы

больше уже не приложит в бою.

Спи! У истории русской страницы

хватит для тех, кто в пехотном строю

смело входили в чужие столицы,

но возвращались в страхе в свою.

Маршал! поглотит алчная Лета

эти слова и твои прахоря.

Все же, прими их -- жалкая лепта

родину спасшему, вслух говоря.

Бей, барабан, и, военная флейта,

громко свисти на манер снегиря.

1974

– ----------------

x x x

Песчаные холмы, поросшие сосной.

Здесь сыро осенью и пасмурно весной.

Здесь море треплет на ветру оборки

свои бесцветные, да из соседских дач

порой послышится то детский плач,

то взвизгнет Лемешев из-под плохой иголки.

Полынь на отмели и тростника гнилье.

К штакетнику выходит снять белье

мать-одиночка. Слышен скрип уключин:

то пасынок природы, хмурый финн,

плывет извлечь свой невод из глубин,

но невод этот пуст и перекручен.

Тут чайка снизится, там промелькнет баклан.

То алюминиевый аэроплан,

уместный более средь облаков, чем птица,

стремится к северу, где бьет баклуши швед,

как губка некая, вбирая серый цвет,

и пресным воздухом не тяготится.

Здесь горизонту придают черты

своей доступности безлюдные форты.

Здесь блеклый парус одинокой яхты,

чертя прозрачную вдали лазурь,

вам не покажется питомцем бурь,

но -- заболоченного устья Лахты.

И глаз, привыкший к уменьшенью тел

на расстоянии, иной предел

здесь обретает -- где вообще о теле

речь не заходит, где утрат не жаль:

затем что большую предполагает даль

потеря из виду, чем вид потери.

Когда умру, пускай меня сюда

перенесут. Я никому вреда

не причиню, в песке прибрежном лежа.

Объятий ласковых, тугих клешней

равно бежавшему не отыскать нежней,

застираннее и безгрешней ложа.

1974

– ----------------

Темза в Челси

I

Ноябрь. Светило, поднявшееся натощак,

замирает на банке соды в стекле аптеки.

Ветер находит преграду во всех вещах:

в трубах, в деревьях, в движущемся человеке.

Чайки бдят на оградах, что-то клюют жиды;

неколесный транспорт ползет по Темзе,

как по серой дороге, извивающейся без нужды.

Томас Мор взирает на правый берег с тем же

вожделением, что прежде, и напрягает мозг.

Тусклый взгляд из себя прочней, чем железный мост

принца Альберта; и, говоря по чести,

это лучший способ покинуть Челси.

II

Бесконечная улица, делая резкий крюк,

выбегает к реке, кончаясь железной стрелкой.

Тело сыплет шаги на землю из мятых брюк,

и деревья стоят, словно в очереди за мелкой

осетриной волн; это все, на что

Темза способна по части рыбы.

Местный дождь затмевает трубу Агриппы.

Человек, способный взглянуть на сто

лет вперед, узреет побуревший портик,

который вывеска "бар" не портит,

вереницу барж, ансамбль водосточных флейт,

автобус у галереи Тэйт.

III

Город Лондон прекрасен, особенно в дождь. Ни жесть

для него не преграда, ни кепка или корона.