Раньше, подруга, ты обладала силой.

Ты приходила в полночь, махала ксивой,

цитировала Расина, была красивой.

Теперь лицо твое -- помесь тупика с перспективой.

Так обретает адрес стадо и почву -- древо.

Всюду маячит твой абрис -- направо или налево.

Валяй, отворяй ворота хлева.

1991

* Датировано по переводу в SF.
– - С. В.

– ----------------

Вид с холма

Вот вам замерзший город из каменного угла.

Геометрия оплакивает свои недра.

Сначала вы слышите трио, потом -- пианино негра.

Река, хотя не замерзла, все-таки не смогла

выбежать к океану. Склонность петлять сильней

заметна именно в городе, если вокруг равнина.

Потом на углу загорается дерево без корней.

Река блестит, как черное пианино.

Когда вы идете по улице, сзади звучат шаги.

Это -- эффект перспективы, а не убийца. За два

года, прожитых здесь, вчера превратилось в завтра.

И площадь, как грампластинка, дает круги

от иглы обелиска. Что-то случилось сто

лет назад, и появилась веха.

Веха успеха. В принципе, вы -- никто.

Вы, в лучшем случае, пища эха.

Снег летит как попало; диктор твердит: "циклон".

Не выходи из бара, не выходи из бара.

Автомышь светом фар толчею колонн

сводит вдали с ума, как слонов Ганнибала.

Пахнет пустыней, помнящей смех вдовы.

"Бэби, не уходи", -- говорит Синатра.

То же эхо, но в записи; как силуэт сената,

скука, пурга, температура, вы.

Вот вам лицо вкрутую, вот вам его гнездо:

блеск желтка в скорлупе с трещинами от стужи.

Ваше такси на шоссе обгоняет еще ландо

с венками, катящее явно в ту же

сторону, что и вы, как бы само собой.

Это -- эффект периметра, зов окраин,

низкорослых предместий, чей сон облаян

тепловозами, ветром, вообще судьбой.

И потом -- океан. Глухонемой простор.

Плоская местность, где нет построек.

Где вам делать нечего, если вы историк,

врач, архитектор, делец, актер

и, тем более, эхо. Ибо простор лишен

прошлого. То, что он слышит, -- сумма

собственных волн, беспрецедентность шума,

который может быть заглушен

лишь трубой Гавриила. Вот вам большой набор

горизонтальных линий. Почти рессора

мирозданья. В котором петляет соло

Паркера: просто другой напор,

чем у архангела, если считать в соплях.

А дальше, в потемках, держа на Север,

проваливается и возникает сейнер,

как церковь, затерянная в полях.

2 февраля 1992, Вашингтон

– ----------------

Колыбельная

Родила тебя в пустыне

я не зря.

Потому что нет в помине

в ней царя.

В ней искать тебя напрасно.

В ней зимой

стужи больше, чем пространства

в ней самой.

У одних -- игрушки, мячик,

дом высок.

У тебя для игр ребячьих

– - весь песок.

Привыкай, сынок, к пустыне

как к судьбе.

Где б ты ни был, жить отныне

в ней тебе.

Я тебя кормила грудью.

А она

приучила взгляд к безлюдью,

им полна.

Той звезде -- на расстояньи

страшном -- в ней

твоего чела сиянье,

знать, видней.

Привыкай, сынок, к пустыне,

под ногой,

окромя нее, твердыни

нет другой.

В ней судьба открыта взору.

За версту

в ней легко признаешь гору

по кресту.

Не людские, знать, в ней тропы!

Велика

и безлюдна она, чтобы

шли века.

Привыкай, сынок, к пустыне,

как щепоть

к ветру, чувствуя, что ты не

только плоть.

Привыкай жить с этой тайной:

чувства те

пригодятся, знать, в бескрайней

пустоте.

Не хужей она, чем эта:

лишь длинней,

и любовь к тебе -- примета

места в ней.

Привыкай к пустыне, милый,

и к звезде,

льющей свет с такою силой