приходит время новых поцелуев.

Спешат, спешат над нами облака

куда-то вдаль, к затихшей непогоде.

О чем писать, об этом ли уходе.

И новый свет бежит издалека,

и нам не миновать его лучей.

И, может быть, покажется скучней

мое повествование, чем прежде.

Но, Боже мой, останемся в надежде,

что все же нам удастся преуспеть:

вам -- поумнеть, а мне -- не поглупеть.

Я продолжаю. Начали. Вперед.

21

Вот шествие по улице идет.

Уж вечереет, город кроет тень.

Все тот же город, тот же год и день,

и тот же дождь и тот же гул и мгла,

и тот же тусклый свет из-за угла,

и улица все та ж, и магазин,

и вот толпа гогочущих разинь.

А вечер зажигает фонари.

Студентики, фарцмены, тихари,

грузины, блядуны, инженера

и потаскушки -- вечная пора,

вечерняя пора по городам,

полупарад ежевечерних дам,

воришки, алкоголики -- крупа...

Однообразна русская толпа.

О них еще продолжим разговор,

впоследствии мы назовем их -- Хор.

Бредет сомнамбулический отряд.

Самим себе о чем-то говорят,

князь Мышкин, Плач, Честняга, Крысолов

о чем-то говорят, не слышно слов,

а только шум. Бредут, бредут хрипя,

навеки погруженные в себя,

и над Счастливцем зонтик распростерт,

и прижимается к Торговцу Чорт,

принц Гамлет руки сложит на груди,

Любовники белеют позади.

Читатель мой, внимательней взгляни:

завесою дождя отделены

от нас с тобою десять человек.

Забудь на миг свой торопливый век

и недоверчивость на время спрячь,

и в улицу шагни, накинув плащ,

и, втягивая голову меж плеч,

ты попытайся разобрать их речь.

22. Романс князя Мышкина

В Петербурге снег и непогода,

в Петербурге горестные мысли,

проживая больше год от года,

удивляться в Петербурге жизни.

Приезжать на Родину в карете,

приезжать на Родину в несчастьи,

приезжать на Родину для смерти,

умирать на Родине со страстью.

Умираешь, ну и Бог с тобою,

во гробу, как в колыбельке чистой,

привыкать на родине к любови,

привыкать на родине к убийству.

Боже мой, любимых, пережитых,

уничтожить хочешь -- уничтожишь,

подними мне руку для защиты,

если пощадить меня не можешь.

Если ты не хочешь. И не надо.

И в любви, испуганно ловимой,

поскользнись на родине и падай,

оказавшись во крови любимой.

Уезжать, бежать из Петербурга.

И всю жизнь летит до поворота,

до любви, до сна, до переулка

зимняя карета идиота.

23. Комментарий

А все октябрь за окном шумит,

и переулок за ночь перемыт

не раз, не два холодною водой,

и подворотни дышат пустотой.

Теперь все позже гаснут фонари,

неясный свет октябрьской зари

не заполняет мёрзлые предместья,

и все ползет по фабрикам туман,

еще не прояснившимся умам

мерещатся последние известья,

и тарахтя и стеклами, и жестью,

трамваи проезжают по домам.

(В такой-то час я продолжал рассказ.

Недоуменье непротертых глаз

и невниманье полусонных душ

и торопливость, как холодный душ,

сливались в леденящую струю

и рушились в мистерию мою.)

Читатель мой, мы в октябре живем,

в твоем воображении живом

теперь легко представится тоска

несчастного российского князька.

Ведь в октябре несложней тосковать,

морозный воздух молча целовать,

листать мою поэму...

Боже мой,

что, если ты ее прочтешь зимой,

иль в августе воротишься домой

из южных путешествий, загорев,

и только во вступленьи надоев,

довольством и вниманием убит,

я буду брошен в угол и забыт,

чтоб поразмыслить над своей судьбой,

читатель мой...

А, впрочем, чорт с тобой!

Прекрасным людям счастья не дано.