К какой зиме торопятся слова.

Но как листву -- испуганно лови

вокруг слова из прожитой любви,

и прижимай ладони к голове,

и по газонной согнутой траве

спеши назад -- они бегут вослед,

но, кажется, что впереди их нет.

Живи, живи под шум календаря,

о чем-то непрерывно говоря,

чтоб добежать до самого конца

и, отнимая руки от лица,

увидеть, что попал в знакомый сад,

и оглянуться в ужасе назад:

– - Как велики страдания твои.

Но, как всегда, не зная для кого,

твори себя и жизнь свою твори

всей силою несчастья твоего.

26

Средь шумных расставаний городских,

гудков авто и гулов заводских,

и теплых магазинных площадей

опять встречать потерянных людей,

в какое-то мгновенье вспоминать

и всплескивать руками, догонять,

едва ли не попав под колесо,

да, догонять, заглядывать в лицо,

и узнавать, и тут же целовать,

от радости на месте танцевать

и говорить о переменах дел,

"да-да, я замечаю, похудел",

"да-да, пора заглядывать к врачу",

и дружелюбно хлопать по плечу,

и, вдруг заметив время на часах

и телефон с ошибкой записав,

опять переминаться и спешить,

приятеля в объятьях придушить

и торопиться за трамваем вслед,

теряя человека на пять лет.

Так обойдется время и со мной.

Мы встретимся однажды на Сенной

и, пары предложений не сказав,

раздвинув рты и зубы показав,

расстанемся опять -- не навсегда ль?
–

и по Садовой зашагает вдаль

мой грозный век, а я, как и всегда,

через канал, неведомо куда.

27

Вот шествие по улице идет

и нас с тобою за собой ведет,

да, нас с тобой, мой невеселый стих.

И все понятней мне желанье их

по улице куда-нибудь плестись,

все отставать и где-то разойтись,

уже навек, чтоб затерялся след,

чтоб вроде бы их не было и нет,

и это не насмешка и не трюк,

но это проще, чем петля и крюк,

а цель одна и в тот и в этот раз,

да, цель одна: пусть не тревожат нас.

Пусть не тревожат нас в осенний день.

Нам нелегко, ведь мы и плоть и тень

одновременно, вместе тень и свет,

считайте так, что нас на свете нет,

что вас толкнула тень, а не плечо.

А нам прожить хотя бы день еще,

мы не помеха, не забьемся в щель.

А может быть, у них другая цель.

Перед тобою восемь человек,

забудь на миг свой торопливый век

и недоверчивость на время спрячь.

Вон, посмотри, проходит мимо -- Плач.

28. Плач

В Петербурге сутолка и дрожь,

в переулках судорожный дождь,

вдоль реки по выбоинам скул

пробегает сумеречный гул.

Это плач по каждому из нас,

это город валится из глаз,

это про-летают у аллей

скомканные луны фонарей.

Это крик по собственной судьбе,

это плач и слезы по себе,

это плач, рыдание без слов,

погребальный гром колоколов.

Словно смерть и жизнь по временам -

это служба вечная по нам,

это вырастают у лица,

как деревья, песенки конца.

Погре-бальный белый пароход,

с полюбовным венчиком из роз,

похо-ронный хор и хоровод,

как Харону дань за перевоз.

Это стук по нынешним правам,

это самый новый барабан,

это саксофоны за рекой,

это общий крик -- за упокой.

Ничего от смерти не убрать.

Отчего так страшно умирать,

неподвижно лежа на спине,

в освещенной вечером стране.

Оттого, что жизни нет конца,

оттого, что сколько не зови,

все равно ты видишь у лица

тот же лик с глазами нелюбви.

29. Комментарий

Тоска, тоска. Хоть закричать в окно.

На улице становится темно,

и все труднее лица различать,

и все трудней фигуры замечать,

не все ль равно. И нарастает злость.