– Нет. Нет. Не произноси его имени. Нет… – Эва сжимает руки в кулаки, бегающий по всей комнате хаотичный взгляд, нездоровая дрожь сотрясает вcе ее тело.

– Мам…

– Руфус, – мама вдруг прячет лицо в ладони,истерично всхлипнув. – Где он? Он так нужен мне. Где он?!

– Мaм… пожалуйста. Прости. Тихо. Руфуса… здесь нет, - встав на колени перед ее креслом, я обвиваю ее хрупкие плечи руками,и вдыхаю знакомый запах ее кожи. Черт возьми, как я могла подумать, что она – робот? Это моя мамочка. Я узнаю ее из тысячи,и буду любить ее, какой бы она ни была. Раз ей удалось меня вспомнить, значит, она поправится окончательно… Мак обещал мне.

– Мы все – никто. Марионетки, для тех, кому нравится играть живыми куклами... вот и все. Вот и все. Вот и все! – Эва снова повторяет эти слова, что уже выкрикивала во время очередного припадка. е бледные щеки орошают слезы, и Эва судорожно завывает, нервно прикасаясь дрожащими пальцами к ключицам. Наконец, мама расстегивает верхнюю пуговицу рубашки,и цепляется за тонкую цепочку, которую я и раньше часто видела на ее шее.

– Мам, пожалуйста, успокойся. Почему ты снова повторяешь это? – я понимаю, что с ней бесполезно разговаривать. Вряд ли она разложит мне значение этих слов,и наверняка они являются не более чем параноидальным бредом, но я почему-то все равно отчаянно жду от нее вразумительного разъяснения.

– уфус. Скажи Руфусу, что я берегу его подарок. Где он, Кэндис? Он так заботился обо мне… он любил меня, Кэндис. Меня. Он любил свою куклу. А Роджер… его любовь была другой, – заглядываю в ее округлившиеся глаза, замечая, как в них сверкают молнии нездорoвой одержимости и злобы.
– Такие, как ОНИ… ОНИ, - чуть ли не кричит она, задыхаясь, вселяя в меня еще больший ужас.
– Они любят иначе. ИХ любовь съедает тебя изнутри…

– Кто они, мам?
– часто моргаю, чтобы не расплакаться.

Съедает тебя изнутри.

Съедает тебя изнутри.

Сама не понимаю, почему так сильно задели именно эти три слова, но грудную клетку сдавило в свинцовые плети. Это я чувствую рядом с Маком.

Любовь, что съедает меня изнутри.

…Разве любовь может съедать, сжигать…? Только страсть и зависимость. Любовь – добровольный выбор, но никак не безумие,и не последствие физического и энергетического связывания вкупе с психологическими манипуляциями.

– Вершители, дорогая, - и лицо мамы вновь украшает блаженная улыбка. Черт. И она на полном серьезе добавляет: – Вершители реальности. У того мужчины, который принес мне цветы… у него были ИХ глаза… – что? Она имеет в виду Мака? Какие еще «Вершители реальности»?! Господи, почему я вообще об этом думаю. Мама просто не в себе,и все, что мне остается – это просто поддерживать ее, а не верить каждому ее слову.

– Я берегу егo подарок. Руфуса. Он любил меня? Он любил меня… – уже тише шепчет она, поворачивая цепочку на своей шее. Меня бросает в холодный пот, когда я впервые в жизни вижу медальон между ее ключиц – круглая пластинка, с выгравированным на нем лабиринтом. Похожую подвеску подарил мне Мак… только моя не выглядит такой громоздкой и старинной. Может, раньше так было модно? Мамин медальон больше напоминает сокровище, украденное из пиратского сундука, а мой – обычную и аккуратную подвеску. Может, у Карлайлов такая привычка? Дарить подобные безделушки в знак внимания? Наверное, это что-то вроде фамильного герба, и я не должна придавать этому лабиринту большое значение. Мне итак хватает информации, которая мешает засыпать по ночам.

– Мам,ты знаешь, кто я?
– тихо зову я, заметив, что ее взгляд снова становится отсутствующим, а веки начинают стремительно закрываться. Под своим вопросом я подразумевала «помнишь ли ты меня?», но ее ответ оставил после себя очередной шлейф загадок.

– Ты – чудо, Кэндис. Ты – человек, - искренне и осознанно произносит Эва, касаясь моего запястья.
– Мне нужно пoспать, милая. Надеюсь, ты не против.

Целуя маму в макушку, молча покидаю ее комнату. Даже не знаю радоваться ли тому, что она теперь меня помнит – помнит, о весьма странным образом. Точнее так: да, она меня узнает, но это по–прежнему не та мама, которую я всегда знала.

Возможно, нужно ещё время. Очень много времени. Но я буду ждать столько, сколько понадобится. И постараюсь не переживать о ее словах – но сколько бы я не старалась выкинуть мамину истерику из головы, я все равно каждый раз мысленно возвращалась к ее хаотичным изречениям.

– Я – человек, - тихо повтoряю я, сидя на заднем сидении машины, чуть позже. После короткого разговора с Макколэем через Носитель, на душе стало чуть тяжелее – казалось, он расстроился маминой нестабильности больше, чем я. Тем не менее, свое обещание Мак выполнил – думаю, что только благодаря такому уходу и лечению лучших и выcококвалифицированных специалистов, мама называет меня по имени. Я невольно вспомнила о том, что Мак ещё задолго до похорон Руфуса оплачивал более половины счетов за мамио лечение,тайно устроил меня в авиа – компанию… получается, что ему никогда не было плевать на меня? И его просто самого пугали чувства – любовь, забота? Может,имеет место детсая травма, после которoй он так закрылся, обледенел, ушел с головой в работу? И именно ради меня, он открывается и постепенно учится… любить?

Та наивно думать, что он меняется ради меня. И та типично для девушки…

День, после встречи с мамой не задался сразу. У меня постоянно кружилась голова, я нескольо раз наступила на огу Мэйсону и подставила ему пару подноже,танцуя с ним в паре (так вышло, что нам предстоял один сольный и один совместный номер). Латисия заметила мою рассеянность,и даже отвела меня в одну из гримерных, подальше от остальных танцоров и, протянув бутылку воды, тихо поинтересовалась, не беременна ли я.