Шрифт:
Юпитер сам приветствовал гостей,
Но холодно. Ответствовать готовый
Ему, Господь найти не может слова,
Мешается, садится у стола.
Ягненочек проблеял златокудрый,
А голубок, в семействе самый мудрый,
Открыл свой клюв; и спела фистула
Языческим богам псалом библейский.
Что полон тайн и смысла, – по-еврейски.
Пока он пел, смотрели все кругом,
Изумлены, сопровождая пенье
Двусмысленным намеком озлобленья,
И ропотом, и явственным смешком.
Но Дух Святой не глуп был и в смущеньи
Он побледнел и прерывает пенье.
И затряслись, как только он затих,
От хлопанья и от «ура» хоромы.
Подумал Дух: «Восточные приемы! [7]
О, что за вкус! Божественен мой стих!»
И голубок, насмешку понимая
И ненависть в досаду превращая,
Свой лютый гнев глубоко затаил,
И автора он самолюбье скрыл.
Внесли еду. И вкус ее достоин,
И аппетит был у гостей удвоен
7
Нужно отметить, что Пушкин, заимствовавший из «Войны» для «Гавриилиады» много эпитетов, употребляет «восточный», относя его не к язычникам, а к христианам: «Творец любил восточный пестрый слог» (примеч. В. Шершеневича).
Воздержанной привычкой христиан.
Один жрал всё. И, виночерпий милый,
О, Геба, ты сок нектара в стакан
Со злобною усмешкой нацедила.
Пытались зря Христу еду поднесть.
Смущен, стыдясь, не поднимая взгляда,
Он полагал: для тона – есть не надо, -
И отвечал: «Нет! Не хочу я есть!»
И царь богов был вынужден из мщенья
Презренье к тем, кто много ел, явить
И принял вид притворный пресыщенья,
Как бы сказав: «Обед мог лучше быть!»
Богини же бессмертною толпою,
Хоть быть велел надменными их сан,
Презрительно, взор на богов-мещан
Не бросивши, шептались меж собою.
Невежливо и, севши к ней спиной,
Хихикали насчет Марии темной;
Смущение ее и облик скромный
Им темой был для их беседы злой.
Мол, родилась девица в сельской неге,
Потом в Париж явилась на телеге
И в Тиволи, чтоб свежей красотой
Блеснуть, пришло, мол, юное созданье,
Румянец, мол, – след прелюбодеянья,
И прелести, и тон манер дурной, -
Как знатоки, султанши обсуждали,
И страшный крик был поднят ими в зале.
И, устремив презрительный свой взгляд,
Чтоб подавить досаду, говорят:
«Фи! У нее ни блеска, ни фигуры!
И вид простой! Прическа, как у дуры!»
Пусть в Тиволи небес так говорит
Из зависти соперница, Мария! [8]
Да не смутят суждения такие
Суровостью; твой взор, где страсть горит.
Пусть прячется в ресницы он густые!
8
Отклик этого лирического отступления, обращения к взору Марии, можно найти в «Гавриилиаде» в строках: «Они должны, красавицы другие, / Завидовать огню твоих очей, / Ты рождена, о скромная Мария…» и т. д. (примеч. В. Шершеневича).
Твой черный взор имеет чудный вид!
В молчании уста красноречивы;
Найти б ума немало в них могли вы;
А девственность прелестная грудей.
Что спрятаны, округлостью своей
Деленные, и, ягодкой краснея,
Всех покорят, крещенных и еврея,
Кто сможет грудь поцеловать сильней!
И сонм богов мечтал: «О, да! Девица
Весьма мила! Нельзя не признавать!
От старика нельзя ли поживиться
И прелести послушницы отнять?!
Пусть Аполлон скорей начнет забавы!
Ах, стоит свеч игра такая, право!»
Но гимн, небес достойный, Аполлон
Пел в этот миг, и чист был песен звон.
Им вторили в сто инструментов хоры.
И срок настал для танцев Терпсихоры;
И Грации, и Геба, и Эрот
Плясали все, подряд и в свой черед.
От зрелища Мария в восхищенье;
Следя за всем, внимательно потом
Похлопала, два слова одобренья
Произнеся своим наивным ртом.
И скромница заметила стыдливо.
Что все кругом нашли ее красивой
И собрались вблизи нее кружком;
И, гордая оценкой справедливой.
Язычникам ответ дала с умом.
Но за нуждой, понятно, за какою, -
Она пошла. В Венерины покои,
Сообразив, что нужно ей теперь,
Прислужница богов открыла дверь;
Нечаянно иль что-то замышляя,
Дверь заперла, Марию оставляя.
От красоты великолепных зал,
Поражена нежданностью мгновенья,
Ты замерла, Мария, без движенья.
Как не понять?! Девицы взор видал