— Я поняла, Алексей Михайлович. Хорошо. Я оставлю Сережу в покое.

Встала и на странно одеревеневших ногах вышла из кабинета. Что ж… она сама виновата в том, что случилось. В том, что теперь Сережа не хочет ее видеть…

Алексей Михайлович вышел следом. Он тяжело вздохнул, виновато посмотрел на девочку, сидящую за столом, как воробышек… какие же они оба глупые… и эта бестолковая девчонка, которая полоскала мозг его сыну столько времени… и он… вдруг решивший, что с таким увечьем принесет ей только несчастье и боль. И она будет только жалеть его, а не любить. Хотя… может быть что-то в этом есть… зато проверят оба, настоящие их чувства или нет. А зрение… зрение, дай Бог, восстановится.

Глава 43.

Неделя с хвостиком до нового года прошли в слезах. Юлька старалась держаться и не плакать, но если днем у нее это получалось, то по вечерам, дома слезы сами лились из глаз пачкая подушку. Новости о Сереже она узнавала у Андрея Викторовича, и они радовали. Ему с каждым днем становилось лучше, хотя зрение так и не вернулось. Но, как только его стало можно перевозить, родители отправили сына в какую-то московскую клинику. С одной стороны Юлька радовалась, ведь там шанс восстановить зрение, наверняка, намного выше, а с другой… с другой сердце замирало в ужасе, от того, что он может теперь и не вернуться. Она скучала по несносному брюнету. И каждый умирающий, несмотря на все усилия, букет причинял невыносимую боль. Скоро у нее не останется ничего… ничего, кроме воспоминаний. Снова.

Тридцать первое декабря был рабочим днем, причем последним на должности секретаря, поэтому Юлька осталась праздновать новый год в городе. Со Светкой и Глебом. Когда она уже собиралась выходить, раздался звонок домофона. Сосед, местный алкаш Валера частенько забывал ключи и звонил ей, поэтому ничего не спросив, она просто нажала на кнопку, впуская его в дом. Хорошо, не надо будет ждать лифт. Схватив сумочку, она вышла и замерла прислонившись к стене.

Сегодня Андрей Викторович дал ей номер телефона Алексея Михайловича, и теперь Юлька мучилась, решаясь позвонить или нет. Все же это такой большой и далекий от нее человек по меркам компании, но в то же время такой близкий, если думать про него, как про Сережиного папу. И еще она прост не знала, как начать разговор. Вдруг брюнет уже про нее и думать забыл?

— Привет, Юленька, — в открывшемся лифте оказался вовсе не Валера.

— П-привет… — машинально прошептала она, глядя на Сережу… сердце совершило кульбит, замерло и… продолжило биться, спокойно и равномерно, — здравствуйте, Сергей Николаевич. Откуда вы знаете мой адрес?

— Мне Марья Ивановна дала, — он улыбнулся той самой улыбкой, которую она так любила когда-то, — она сказала, что ты все еще ждешь меня. Плачешь, — он вышел из лифта и обнял Юльку. Обнял, несмотря на то, что она попыталась вывернуться из его объятий, — зачем ты съехала? Я же оплачивал ту квартиру для тебя все это врем. А вчера приехал, мне хозяйка говорит, что ты давно там не живешь.

— Сергей Николаевич, — холодно, так холодно, что даже сама была удивлена, ответила Юлька, — отпустите меня. И вынуждена вас разочаровать, я жду не вас, и плачу не по вам. Вы поступили со мной низко и подло, и я перестала вас ждать именно в тот момент, когда узнала про вашу подлость.

— Юленька, — Сережа не думал выпускать ее и, несмотря на отчаянное сопротивление, прижал к груди, а я скучал. Никак не мог забыть тебя…

— Так скучал, что даже занес в черный список, — Юлька вдруг разозлилась.

— Увы, Юленька, — Сергей Николаевич тяжело вздохнул, — я пытался тебя забыть, но у меня ничего не получалось. Я каждый день думал о тебе. Вспоминал наши ночи… твою страсть… твою любовь ко мне…

— Это ты меня бросил! Ты! Уехал, даже ничего не сказал! А я как дура, как полная дура, верила тебе.

— Прости, Юленька, — Сережа перешел на шепот, — прости меня, Юленька. Я правда, скучал. Очень. Я каждый день мучился от желания позвонить тебе. Услышать твой голос. Увидеть тебя. Обнять. Поцеловать.

— Я тебе не верю! — Юлька невольно замерла в его объятиях. Таких знакомо теплых и ласковых. Таких уютных.

— Хочешь, я буду просить у тебя прощения каждый день? — прошептал Сережа на ушко. От его дыхания мурашки разбегались по всему телу, как круги на воде.

— Ты меня бросил, — Юлька повторяла эти слова, как заезженная пластинка, — я тебе не верю.

Она хотела сказать, что он, Сережа, рассчитался ее телом за свое повышение, что это низко, подло и грязно, что с теми, кого любят так не поступают. Но не могла. Она забыла все слова, кроме тех, которые твердила как мантру:

— Я тебе не верю… Ты меня бросил…

А Сережа, чувствуя, что почти победил, что еще чуть-чуть и она не сможет сопротивляться, прижимал ее к себе все сильнее, все жарче…

— Юленька, — прошептал он, — девочка моя любимая, прости меня…

От этого признания, от этой мягкости и нежности в голосе того, кого она Юлька, любила всей душой, вдруг защипало в носу, а на глаза навернулись слезы.

А он наклонился и поцеловал ее. Так как раньше. Нежно, мягко, так что колени снова, как тогда подогнулись, словно сдаваясь на милость победителя, а в низу живота мгновенно скрутился тугой узел. Юлька не хотела, но против ее воли губы шевельнулись, отвечая на Сережин поцелуй, руки взметнулись вверх, обнимая его за шею, а тело, предавая хозяйку, само вжалось как можно сильнее в знакомое до мельчайших подробностей тело мужчины.