Из всех чудес, что я уже увидела в ямене, честные речи отца поражали больше всего. Я тихо ждала, что он продолжит, но он больше не говорил. Мы шли в тишине, пока я не сказала тихо:

— Ты когда-нибудь видел такое красивое место?

Отец задумался, кашлянул и сказал:

— Это место немного напоминает Запрещенный город.

Запрещенный город. Район императора, сердце Пекина, где побывал мой отец, но никому не рассказывал. Тайны отца обладали властью надо мной даже тут, где призрачный воздух был полон лент клубничного света. Как он мог побывать в Пекине, во дворце в Запрещенном городе — дважды — и не рассказать мне?

— Прошу, шифу, позволь послушать о твоем времени в Пекине.

— Первый раз я побывал там ребенком, — сказал он, — во время Имперских экзаменов.

Я споткнулась. Через несколько шагов я смогла идти в ритме с отцом, следуя рядом с ним за красной крысой. Я не знала, что отец был на Экзаменах. Как дорожки расходились от той, по которой мы шли, я узнавала о другом направлении жизни отца, о планах, дорожках и возможностях. Я не знала, что он подумывал быть в правительстве.

Имперские экзамены создали во время династии Чжоу, чтобы юноши могли получить шанс стать министрами, судьями и другими важными лицами, система должна была не пускать недостойных к управлению страной. Но отец всегда был против системы, звал ее испорченной. Экзамены проходили в форме письменных ответов на вопросы, и отец говорил, что оценивали сочинения так, что выгода была у родственников проверяющих, как и у тех, кто принес хорошие взятки, а те, кто заслуживал повышения статуса, часто проваливались.

С осознанием, что отец был на Экзаменах, пришли другие ответы. Его горечь из-за несправедливой системы, его враждебность к взяткам, его гнев на тех, кто нарушал правила, даже на меня. Жизнь сожалений повлияла на него, он решил стать после этого даоши, потому что у ученых, проваливших Экзамены, было мало вариантов хорошей работы.

Он всю жизнь охранял Врата призраков, рисковал здоровьем и душой, боролся с монстрами, что пугали обычных людей, имел дело с духами, и от его присутствия другим людям было не по себе. Он не хотел этого. Он хотел работу в правительстве, может, магистрата с властью и престижем, множеством жен и сыновей, прочие награды, которые приносило место в правительстве. Мужчины говорили, что управляющий небольшой деревни в Китае радовался власти больше, чем американский президент.

И я не знала, что он хотел такой жизни. Он всегда был верен работе, хранил в порядке переход живых в иной мир, и я даже не догадывалась, что это был не его первый выбор. Я словно впервые его увидела, пока в свете из Лунных врат его лицо сияло.

— Пекин был красивым, — сказал отец, — но я был слишком бедным, чтобы позволить ту роскошь. Я съел пару раз суп с ягненком и насладился вниманием цветочницы.

— Цветочницы? — спросила я.

Он не ответил. Мы шли в тишине, разглядывая странное и чудесное.

— В Пекине, — сказал мой отец, — они подавали утку, хрустящую, приготовленную с рисовым вином и пятью приправами. Я помню, как обмакивал кусочки в чеснок с зеленым луком и соусом из фасоли.

Я не успела ничего сказать, Ган Сюхао остановился и повернулся к нам.

— Почтенные гости, — лебезил он, — представляю вас важному лицу тут, в ямене призраков. Он — пристав моего господина.

Три фигуры было видно в тумане во дворе. Вышли первые двое, опустив низко головы. Чудища с головами быка и коня, которых я уже встречала.

И третья фигура вышла из вечернего тумана. Мой разум закричал: «Нет, нет, нет, не может быть», но было ясно. Было ясно по рогам на его голове, морде льва и красной коже, по убийственному напряжению и дыму, вылетающему из его ноздрей.

Пристав Призрачного магистрата был демоном-луоша. Но не простым, хоть их и было множество видов. Нет, это должен был оказаться луоша, чье жестокое лицо осталось в моих воспоминаниях.

Демон, который сорок два дня мучил обнаженную душу моей матери.

ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ

Если бы такое было возможно, мой взгляд на луоша сжег бы его, оставив только пятно на полу, и в воздухе навсегда осталась бы вонь гнилого мяса, мерзкий дым, что вонял кровью, висел бы там вечно. Но ничего не произошло. Я ничего не сделала и не сказала. Я застыла, остолбенев.

Ган Сюхао невольно разгладил шелковое одеяние руками.

— Как видите, — сказал красный крыс, — пристав моего господина — могучий демон-луоша. Его зовут Бяозу.

Время, казалось, замерло. Ничто не двигалось, никто не говорил. Мир застыл, все вокруг меня замерло, пока я решала, что делать. Хоть я уже знала, что собиралась сделать. Что собиралась сказать. Хоть это было ужасной идеей, я знала, что скажу это.

Потому что порой персики на банкетном столе, которые нельзя было есть, выглядели вкусно и находились близко.

А моя сила воли не была безграничной.

И имя луоша, мучившего мою мать, было Бяозу, что означало нечто вроде «Древнего вихря», но звучало похоже на…