Шрифт:
— Да не вопрос, — жутко горжусь собой.
— Ты, сеструха, эти стереотипы брось, Тёмные не значит зло, но давай об этом потом. Сейчас важнее решить, что с вами делать, как это не грустно, но придётся, кажется, идти на поклон к предкам, — вздыхает. — Сами не защитим.
— Уже позвонила, — откликается бабуля, — через часок отец подъедет. Может раньше.
— Надо пивас перепрятать, — задумчиво смотрю в сторону холодильника.
— Зачем? — удивляется Игорёк.
— Чтоб всякие хмыри его не выпили, типа бати бабули моей.
— Тимофей, нельзя так о старших. Тем более это твой прадед, — опять пытается учить меня жить тёть Аня.
— Пф… — отмахиваюсь, — подождите, вот подрасту, силёнок поднаберусь, так ещё и морду им всем набью.
— Тимофей? — всплёскивает руками тёть Аня.
— Отстань от него, сеструха, должна же быть у ребёнка мечта! — шевелит усами батя.
— Ничего себе мечта! — возмущается.
— А что? — отец чешет в затылке. — Я вот тоже родственничков вполне искренне ненавижу. А они оказывается, меня ещё в утробе матери, извести пытались, так что одобряю.
— Вадик, — бабка стучит пальцем по столу, — ты это брось. Вроде же помирились уже с ними. Не след снова начинать, тем более, что помощь нам требуется.
— А я что? Я ничего? — смутился папаня. — Просто Тимку поддерживаю, у него-то свои претензии к родственничкам.
— Точняк, — откликаюсь. — Так что? Пиво прячем?
— Оставь, — отмахивается отец. — Я на сухую хреноватенько родственничков перевариваю.
— А какие у тебя-то претензии? — смотрит добрыми глазами тётка.
— Да так, — отмахиваюсь. — Есть за ними косяки.
— Так, а как всё-таки погиб Иван Радогорович? — подала голос Тома.
— И правда? — откликается батя.
— Как-как? — вздыхает бабка. — На рыбалку с другом поехал. А там прорыв из другого мира. Такие «Авральными» называют. Открываются быстро, закрываются тоже. Но вот пяток оборотней проскочить успело. Видимо бежали от кого-то. Прямо возле большого села. С пол тыщи человек там жило. Друга-то Ваниного сразу убили… А отец ваш, — кивает по очереди, тёть Ане и отцу, — в бой бросился. Один против пяти оборотней, троих из которых убил, а двоих так покалечил, что пока они в себя приходили, успела прибыть Стража и добить их. И всё это ради того, чтоб эти твари не прорвались к спящей деревне.
— Вот тебе и Тёмный, сеструха, — отец, присосавшись к бутылке, выхлёбывает, что осталось и машет мне, дай ещё. — А ты за сердце хватаешься. Пятьсот душ в той деревне было. Пятьсот. И живы они благодаря Тёмному.
— Портрет его на Стене Славы висит, — сквозь слёзы добавляет бабушка и обнимает плачущую тётку. — Пятый в третьем ряду.
Повисла напряжённая тишина, разбавляемая всхлипыванием всей женской части населения, хотя чего уж там, я вон резко обнаружил, что бутеры закончились, Игореха дверку настенного шкафа туда-сюда дёргает. Перекосилась, наверное…
Глава тридцать четвёртая
Явился не запылился. А чего ему пылиться? На машине чай прикатил, а не пешочком от автобусной остановки чапал. Да и в том же общественном транспорте, о чистоте только мечтать остаётся. Кто не понял, я про деда Гордея сейчас, отца бабули моей. Тоесть прадеда, если кто сам сообразить не может.
Посмотрев на него очень легко понять значение выражения «морда кирпича просит». Во всяком случае, меня такие мысли посещают. Всегда посматривает на людей свысока, типа я пупок, на этой горке, а вы так, быдло. И всё это при внушительной внешности. Правда, чуток пониже нас с отцом, на пол головы примерно, но во времена его молодости наверняка считался великаном. Семьсот пятьдесят лет это вам не кот чихнул.
Хотя и выглядит, лет на пятьдесят, не больше. Но опять же, всё ради имиджа: большой начальник должен быть в возрасте. Иначе уважать не будут. А в остальном, русые волосы, голубые глаза — родня как-никак. Ну и усы с аккуратной бородкой на подбородке, с начисто выбритыми щеками. Говорю же — рожа кирпича просит.
Зашёл, вальяжно поздоровался, уселся на мой стул. Да пофиг, что я стою поближе к холодильнику, сидел-то на нём раньше я. Значит на мой сел, гад. И вот пристроив зад, внимательно посмотрел на смутившуюся и зардевшуюся тёть Аню. Потом перевёл взгляд на Игоря, вздохнул и, уперев в меня тяжёлый взгляд, наехал:
— А здороваться тебя, внучок, не учили?
— Так ведь здороваться, это здоровье желать, — пожимаю плечами.
— А ты мне, значит, не хочешь пожелать долгих лет жизни? — приподнимает бровь.
— Отчего же, — искренне улыбаюсь, — долгих лет тебе, дедуля. Но здоровья не желаю, болей сколько влезет. Можешь даже тяжело. Мне не жалко.
— Борзеешь, щенок? — буравит взглядом.
— Кхм… Тима, угомонись! — сурово приказала бабушка.
— Да я что? — пожимаю плечами. И обращаюсь к отцу: — Пап, ты не в курсе, кто щенков рожает?