Шрифт:
«Пойдешь за меня замуж?» — шептал нежно, а я млела от любви.
«Пойду», — говорила.
Глупая дурища.
Так и разыграли они меня, себе на потеху. Хакон велел ничего не говорить Ульве, но нарядиться в свое лучшее платье и прийти вечером к заброшенному алтарю, где он возьмет меня в жены перед лицом старых духов; а оттуда, сказал, поведет меня в церковь, приносить брачные обеты перед Создателем. Там, у алтаря, они и окружили меня: он и его дружки. Хохоча, накинули на меня грязный мешок из рогожки вместо вышитого свадебного платка; каждый из них, издеваясь, произнес надо мной свадебную клятву, получая у старых духов ложное право меня обесчестить…
Уж не знаю, как о том прознала Ульва, но подоспела она вовремя. Ее-то они боялись, хоть и немощная была, всего лишь старая женщина. Ведьмой слыла в Трех Холмах, ведьмой и сказалась насильникам, пригрозив, что если не оставят меня в покое, то превратит каждого из них в лягушку, изловит и пустит на свои колдовские снадобья.
Ну а мне после того случая наказала сидеть в доме тихо и без нужды носа в деревню не казать. Объяснила мне, глупой, что на таких, как я, безродных сиротах парни из хороших семей не женятся.
Хакон после просил у меня прощения. Долго потом за мной ходил, говорил, что полюбил теперь по-настоящему. Что ему все равно, кто я есть, что возьмет меня в жены и без благословения родителей.
Я, конечно, простила, но забыть — не смогла. И слова пустые больше на веру не принимала. Может, его чувства ко мне и изменились, но нутро — нет.
Хотя было время, когда я Хакона даже жалела: отец его слег с тяжкой хворью, с которой и Ульва не смогла справиться, да вскоре и отправился к духам забвения. А мать, истратившая почти все сбережения, чтобы спасти кормильца, не смогла уплатить ежегодную подать. Ее отхлестали плетьми и отправили на каменоломни, где она и сгинула навеки. Хакон, бедняга, остался на свете совсем один.
Да только зря я его пожалела: минувшим летом глупость его перешла все границы. Он нарочно распорол себе бок гнутым гвоздем от старой подковы, притворился, что истекает кровью, и послал за мной. Чтобы лечила его. А все для того, чтобы щегольнуть передо мною голым торсом.
Я-то, наивная, ему поначалу поверила. А потом… все снова могло закончиться для меня очень плохо, если бы не помог старый шорник, случайно заглянувший в кузницу. Силища-то у кузнеца была такая, что подковы мог гнуть голыми руками!
Старые духи справедливы: его рана потом в самом деле загноилась, и мне пришлось лечить его по-настоящему. И уж я постаралась на славу: его шрам теперь уродливей, чем его поступки, и желания покрасоваться голышом перед девицами у него поубавилось.
Жаль только, что не поубавилось наглости все еще заговаривать со мной.
— Тувин Оглобля в будущую седмицу женится.
— Пусть счастлив будет. А мне что с того?
— Не хочешь пойти на свадьбу?
— Я?! Ты рехнулся? Кто ведьму на свадьбу кличет?
Случались все-таки моменты, когда дурная ведьминская слава была мне на руку.
— Если ты пойдешь со мной…
— И не думай.
— Илва…
Я прищелкнула языком и покачала головой.
— И не проси меня наколдовать тебе мозгов. Все, чем духи тебя наделили, у тебя в мышцы ушло. Вот ими и хвались, да не передо мной.
— Илва…
Его прервало злобное конское ржание, и я испуганно отступила за край ворот. Лошадь у трактира была лишь одна — того самого лохматого драчуна, который убил вожака волков и теперь свежует его где-то на окраине.
Настроение окончательно испортилось, я махнула рукой Хакону и поспешила домой.
День и так выдался слишком долгим.
Глава 2. Вторжение
— А если бы он вернулся опять,
Что ему я сказать бы могла?
— Что я ждала, я хотела ждать,
Пока не умерла.
…
— А если бы он спросил, почему
Ваш дом опустел теперь?
— Погасший очаг покажите ему,
Открытую настежь дверь.
…
— А если бы он вернулся опять,
Что б ему я сказать могла?
— Что я ждала, я хотела ждать,
Пока не умерла.
Пока не умерла.
Пока не умерла.
Група «Мельница», «А если бы он»
Шла домой, перебирая в памяти все, что случилось сегодня. Утро началось как обычно: прибралась в доме, ежась от холода, но печь не стала топить: следовало беречь дрова. Покормила кур, собрала яйца, смела с крыльца припорошившую землю снежную крошку. До обеда бродила по лесу, собирая оставшуюся на кустиках высохшую чернику и свежий хворост.