Никого не было.

Утомившийся сонный рассудок решил, что нежданный хозяин дома уже не появится. Что, может быть, его уже вытолкали взашей из деревни, приправив проводы тумаками, да так, что он позабыл о своих вещах.

Так, прямо в тяжелом суконном платье, подобрав под себя ноги в теплых шерстяных чулках, я накрылась одеялом и уснула мертвым сном.

***

Жуткий грохот заставил меня подскочить на постели с бешено бьющимся сердцем.

— Дерьмо Создателя! — сотряс темноту рокочущий мужской голос. — Понаставили тут…

Меня будто ветром сдуло с лежанки. Трясущимися от ужаса руками нащупала заслонку печи — внутри еще теплились угли, — впопыхах зажгла лучину и, не бросая заслонку, а держа ее перед собой вроде щита, развернулась лицом к неприятелю.

— Чего вылупилась?! — заорало чудовище, растянувшееся грудой железа на полу и безуспешно пытавшееся подняться. — Помоги встать, глупая баба…

«Да он пьян», — мелькнуло понимание. Ну конечно… вот почему его не было так долго! Небось, волка-то освежевал и закопал, как велел трактирщик, плату свою получил, да тут же, в харчевне, ее и спустил на то, чтобы упиться дрянным местным пойлом!

— Уходи, — писклявый от страха голос казался чужим, — тебе тут не место.

— Поговори еще, дура! — язык захватчика заплетался, он все еще силился встать, но его качало из стороны в сторону от хмеля и тяжести доспехов. — Здесь мне самое место, это мой дом!

После долгих натужных усилий ему все-таки удалось подняться и сесть на полу, прислонившись спиной к пустой лежанке, на которой прежде спала Ульва.

«Его мать», — поправила я себя, и мое сердце вновь болезненно сжалось.

Тур икнул и попытался убрать волосы со лба. У него не получилось. Громко выругавшись, он с трудом стащил с себя обе латные перчатки. Непослушными пальцами потянулся к застежкам доспехов, снова выругался и бессильно уронил руки на пол.

Я не выдержала. Вздохнув, отложила в сторону заслонку, зажгла лучиной свечу и подошла к нарушителю моего покоя. Он злобно зыркнул на меня темными глазами с пляшущими в них искрами — отражением свечи, — но ничего не сказал, лишь в глубине его груди все еще клокотало приглушенное рычание. Меня обдало хмельным зловонием — старые духи, сколько же он выдул этого пойла? — но я пересилила отвращение и попыталась расстегнуть застежки брони на широких плечах.

Это оказалось непросто — снимать с мужчины доспехи. Однако я справилась, и в конце концов он остался лишь в рваном кожаном подлатнике поверх несвежей рубахи да в латаных кожаных штанах, заправленных в высокие изрядно поношенные сапоги. Запах хмеля теперь смешался с крепким запахом пота — мужского и лошадиного. Превозмогая дурноту, я помогла ему подняться и сесть на лежанку матери.

— Ты кто? — он таращился на меня, словно видел впервые в жизни.

Будто не я только что помогала ему избавиться от груды железа.

— Илва.

— Илва, — повторил он и снова икнул. — Почему ты в моем доме?

— Теперь это мой дом, — возразила я и на всякий случай отступила назад.

— Врешь, бабья твоя душа! — рявкнул Тур и саданул по лежанке кулачищем. — Это мой дом! И всегда был мой! Где моя мать? Говори!

— Умерла.

Мгновение он сидел, потрясенный, а потом уронил лохматую голову на руки и затрясся в рыданиях. Духи лесные, ведь он уже спрашивал об этом Ираха, неужели спьяну все забыл?

— Пожалуйста, — тихо попросила я, дождавшись, пока его рыдания превратятся в редкие всхлипы, — уходи отсюда.

— Убирайся вон! — заорал он, вновь поднимая перекошенное от злости мокрое лицо и глядя на меня бешеными глазами. — Вон, воровка!

В страхе я отпрянула к изножью своей лежанки, но изба Ульвы была не столь уж просторной — между нами все еще было совсем небольшое расстояние. Тур, похоже, совсем обезумел: стащив с ноги грязный сапог, запустил им в меня. Я увернулась, сапог ударился о стену, где сушились травы, и плюхнулся прямо в бочку с водой, обрызгав мне платье.

— Тряси твою душу! — пьяный Тур не унимался и, громко рыча, уже стаскивал с себя второй сапог. — Проваливай из моего дома!

Я не стала дожидаться грядущей расправы, метнулась к выходу, подхватила висящую у порога овчинку вместе с платком, сунула ноги в валенки и юркнула во двор.

Второй сапог ударился в уже затворенную дверь.

Всхлипнув, я растерянно оглядела двор. В крытом стойле, где раньше у нас жила корова, бил хвостом стреноженный конь, укрытый длинной попоной. Завидев меня, животное злобно фыркнуло — да уж, зверюга под стать хозяину… Чтобы не видеть ни единого напоминания о своей горькой участи, я подняла лицо вверх. Ночь стояла ясная: звезды россыпью усеивали черный бархат неба, яркая луна заманчивым кусочком сыра висела среди них. Ночной морозец мгновенно вонзил в меня острые иглы, и я поспешно натянула поверх платья телогрейку из овечьей шкуры. Что же делать теперь? Меня выгнали из дома, ночью, в мороз… И хотя дом этот стал моим лишь после смерти Ульвы, и, положа руку на сердце, ее сын имел на него все права, мне было горько и обидно.