Два ее единственных платья
вернуться

Симонова Екатерина
Шрифт:

3

«из гроба вставала в ночном свету…»

из гроба вставала в ночном светуманила рукой ласковою рукойбелыми губами шевелила: до сих пор ничьядо сих пор хочу быть тобойс утра оказывалось: не здесьсерый снег скрипел на зубахза поворотом каждым в каждых словахмолодость-вертопрахтихий сквозняк тихий точно онапробирал до самых костейобернувшись оказывался перед самим собойпонимая: память гибельна и нежна

Из переводов А. А

на старых фотографияхглаза кажутся прозрачными и невидящими:проведи перед лицом ладонью,смахни паутину времени – не шелохнутся,узнавая за твоей спиной кого-то, вглядывающегося в них:не улыбаясь ему,не отрывая от него взгляда:замерший воздух, декабрьский: вспыхнувший, прогоревший.так кто-то много лет спустябудет пытаться узнать в наших снимках нас же самих,наши тепло, боль и ясность, не понимая:вот то единственно достоверное, что осталось —одна сидит, вторая, стоя,опирается на её плечо.наши невидящие глазавидят чудовищ за твоей спиной.

20 банок варенья

1

«Когда в 1947-м отменили карточки на хлеб…»

Когда в 1947-м отменили карточки на хлеб,они всей комнатой собрали деньги и не пошли в училище.Днем в общежитиепришла Марья Ивановна/Елизавета Васильевна/ Ольга Петровна(имя не сохранилось, сколько их было, таких Марь Ванн),узнать, что случилось,почему пропускают занятия в нашей лучшей из страннаши будущие лучшие жены, матери, педагоги,открыла дверь, увидела:на столе лежало несколько буханок хлеба,дымились стаканы с пустым кипятком,вокруг сидели, замерев,Люська – с набитым ртом,Валька – с куском хлеба в каждой руке,Анька – только хотевшая облизнуть палец с крошками(собрала со стола всё, чтобы ни одной не упало).Марь Ванна тихо сказала: «Да вы сидите, сидите, ничего»,Вышла, закрыла дверь, заплакала.Сделала вид, что ничего не было.Не было ничего, понимаете?

2

«В 43-м лето оказалось очень сырым…»

В 43-м лето оказалось очень сырым.Картошка сгнила прямо на грядках —осенью выкапывали одну слизь.Зимой люди опухали, становились похожина эту картошку, которой не было:водянистые, с земляными лицами,с обкусанными от голода губами —хоть чуточка какого-то мяса.Колхозные лошади и вовсе ходить не могли.Висели в стойлах на подвесах под живот:В прямом смысле – между небом и землею.В переносном смысле – между землею и небом.Школу в деревне закрыли,всех детей перевели в районную:каждый день – 9 километров туда,9 километров обратно,каждый день – 50 грамм ржаного хлеба с полынью.Если везло – давали кукурузный.

3

«Весной их колхоз договорился с соседним…»

Весной их колхоз договорился с соседним:те дали картофеля на семена.Председатель сказал: «Всё по-честному, половина на половину.Принесешь ведро – полведра тебе.Принесешь два – тебе уже ведро».Уходили днём, ночевали там по знакомым и незнакомым,утром брали картошку, шли обратно:с горки на горку, с камня на камень,главное – дойти дотемна, все-таки 28 километров,недалеко, конечно, но все же тяжеловато,когда обратно.Одно ведро – в рюкзак на спину,по ведру в каждую руку.Огород пятнадцать соток, сама понимаешь,одним табаком не засадишь,да и что от него толку – только кусок мыла, стакан соли.Есть-то мыло не станешь.Ей было 13.

4

«На Хайнане во время завтрака…»

На Хайнане во время завтракая поначалу по-русски тихо всё удивлялась:местные ели столько, что мне становилось страшно.Куда в них лезет?Потом на змеиной ферме разговорились с экскурсоводом.Они, говорит, это всё после голодав начале шестидесятых.Раньше, говорит, было принято зайти в ресторан,заказать блюд на десять персон, не съесть, заплатить,всё оставить, чтобы было видно,что он не голоден, может себе позволить не доесть.Теперь, говорит, начали всё-такипросить завернуть остатки с собой.Деды, говорит, голодали,а внуки всё так за них и едят.Это я поняла. В детстве так и учили:дома всегда должна быть еда в запасе.Поэтому у меня всегда припрятано4 бутылки подсолнечного масла, несколько килограммов макарон,50 банок консервов, 20 банок варенья.А то мало ли что.Понимаю, что это смешно, но не могу иначе.

5

«Если бы она дожила до марта 2014-го…»

Если бы она дожила до марта 2014-го,Крым был бы её.Она всё равно ни разу не была на море.Две её самые далекие поездки,кроме поездок к родителям мужа, к семье сына —летом 1967-го в Москву с дочерьюи летом 1977-го в Челябинск за коляской для внучки.Она была вата,настоящая вата, что есть – то есть.Вату, кстати, она уважала.Когда вышла замуж,первые её семейные подушки были как раз из ваты —сшила сама мешки, сама набила, зашила.Перьевых некому было подарить.А купить… На еду-то едва хватало.

«Елизавета Петровна последние месяцы жизни…»

Елизавета Петровна последние месяцы жизнипровела рядом с иконой,которой она особенно доверяла:советовалась с ней, каялась перед ней, молилась, засыпалапри тусклом лампадном огоньке, пугаяськосого мокрого снега за окном.Когда я гляжу на себя в зеркало, вижу, как постепенно времярастворяет моё лицо в стране слепых, в городе мёртвых,вместо меня оставляя на обозреньемутную позолоту эпохи,тёмные доски прошлогос трещиной наискосок —через левую руку, щёку, правое веко,голубка в глубине,красное яблоко на столе пустом —ничего, кроме меня,ничего после меня,никого, перед кем можно было бы каяться,ради кого сожалеть об увиденном —так и ты смотришь на меня, как в зеркало,постепенно меня теряя в себе.