Ошейник доктор схоронил, больно чудным показался: снаружи чисто кожаный, а изнутри пупырчатый бархат. Так-то не видать, а как пальцем проведешь, так бугорки чувствуешь. Не выдержал раз, ковырнул бугорок, так чуть не ослеп от дива дивного! Зашил кое-как трясущимися пальцами, да стал ошейник для сохранности при себе носить.

– Дядя Карл, дядя Карл! – вдруг послышался с улицы запыхавшийся девичий голосок.

В предбанник влетела Алимпия в распахнутом полушубке с раскрасневшимися щеками:

– Федор сказал, что вы в лавку пошли. Так я не стала в квартиру заходить…

– Кто ж именуется Федором? – подслеповато глянул поверх пенсне доктор.

– Борода в ливрее.

– Уразумел. А фонарь где? – огляделся по сторонам. – Ты, часом, не брала? Здесь в углу должен быть…

– Да нет же! Пойдемте скорей в готовальню, мне надо вам кое-что рассказать, – торопливо подгоняла его Липа, хватая за рукав пальто.

– Да-да, идем… – растерянно топтался у дверей доктор, – …чего-то еще не хватает…

– Дверного колокольчика! – ей наконец-то удалось втащить доктора в лабораторию. – Наверно, отвалился!

Глава 11. Готовальня

Готовальня, как смешно называла Алимпия лабораторную комнату, разместилась в цокольном этаже, бывшей дворницкой. Забранные решетками узкие оконца едва пропускали дневной свет. Пришлось выпросить у богатой вдовушки новомодные лампочки накаливания, но из-за высокой стоимости проводки пришлось довольствоваться единственным экземпляром, зато большой мощности.

Вдоль стен – самодельные полки, заставленные стеклянными баночками с измельченными в порошок кореньями чемерицы, высушенными луковичками ландыша, толчеными ягодами дурмана да нежными цветками барвинка, скрученные в трубочки листочки наперстянки, семена подорожника и клещевины. На каждой банке – бирка с народным и научным названием растения, с датой заготовки. Быстро пробегая глазами по склянкам, доктор внимательно подмечал, какие запасы стоит пополнить, какие пустить в рецептуру, а какие и выбросить за ненадобностью.

Вот и сейчас, сложив руки на животе, Карл Натанович разглядывал стеллажи, изредка почесывая карандашом кончик носа-картошки. Позади него, на шатком табурете примостилась Алимпия, заканчивая свой монолог. Сдвинула в сторону рогатый штатив, облокотилась на холодную столешницу, подперла кулачком щеку, терпеливо дожидалась дядиного ответа.

– Ну, что ты, красота моя, так переполошилась? – наконец-то обернулся к ней Карл Натанович, проинвентаризировав запасы. – Померещилось тебе и всего-то.

– Как померещилось, ежели он в упор на меня глядел! – опешила Липа.

– Так уж и на тебя, душа моя, – усмехнулся дядя, чиркая остро заточенным карандашом в тонком блокноте.

– Ну, пусть не на меня, а на мой глаз в двери, – согласилась Липа,

– То-то! А как глянул, так ты и сбежала! – продолжал чиркать карандашом Карл Натанович.

– Но я успела его разглядеть! Те же светлые волосы и эти удивительные глаза. Я его хорошо помню, хоть мне четыре года всего было. Он зайца мне принес, в глаза не глядел, по голове погладить устыдился. Не мог он убить, никак не мог!

– Сынишку его помнишь? Сопливый такой, малец… еще расхныкался, когда отца увидал…. в той конторе.

– Да, вроде припоминаю хлопчика! – встрепенулась Липа. – Ты думаешь…?!

Тихий непонятный звук донесся от двери, заставив и Карла Натановича и Липу разом повернуть головы. Точно так же, как когда-то его отец, привалившись к косяку, стоял Егор Кравцов.

– Да что там думать! Сын я… Игнатов, – глухо пробасил, заливаясь неожиданным румянцем. – Вот колоколец ваш оборвал, больно звучный… починю опосля разговора, да и фонарь на место снесу. Только вот еще что… – нахмурил кудлатые брови, – не Егором меня нынче кличут, а Куртом… сбёг я с поселенья… и того… комендатуру обчистил.

***

Тесно ему было в этой кладовке – как есть мышиная нора, припасами заставленная. Топтался на пороге, покуда молодуха стул не принесла.

– Егор, как же так … – хлопала она огромными глазищами, разглядывая его как диковину на рынке, – …ваш папа, ваша мама…

– Да чего уж говорить – померли они. Отец с чахотки, мать с тоски.

– Что же ты вернулся? Насовсем или как?

– Вернулся… – он неуклюже поднялся со скрипучего стула, – я сейчас… – грузно ступая, вышел за дверь.