Из-за таких язвительных ответов у меня потом случались проблемы с начальством. Нам звонило и писало огромное количество очень странных людей, которые рассказывали в особо извращенных формах о тунеядстве, изнасилованиях, попытках самоубийства, неуплате налогов, бытовом насилии, мужеложстве и женоложстве (в пансионатах), злодеяниях социальной службы, продажных чиновниках, деклассированных проститутках и так далее. Их нельзя было, конечно, назвать абсолютно тронутыми. По определённой выборке жалоб проводились проверки, и некоторые факты вопиющей несправедливости подтверждались. Но в подавляющем большинстве случаев жалобы оказывались обыкновенным сутяжничеством одиноких людей, постоянно ищущих бесплатного собеседника. Тоже, кстати, диагноз, который быстро распространялся в нашей деревне одновременно с депопуляцией. Это и приводило и к третьей причине – позиционированию. Человек зацикливался на своей проблеме и считал ее самой важной вещью в мире. Мне позвонила как-то одна мамочка, два дня как родившая, и заявила, что ее муж пропил с друзьями все пособие по рождению. Она полагала, что в наши обязанности входит повторно выплатить ей пособие или заставить мужа вернуть ей деньги. Я пошутил тогда, что хорошо, что ребенок родился здоровым, а муж обязательно ей деньги вернет, если она перестанет придавать случившемуся такое значение. Да и не так уж это ужасно, что отец решил отпраздновать это событие. Женщина потом жаловалась и грозилась подать на меня в суд.

От невеселых мыслей меня отвлек стук в дверь. Не дождавшись приглашения, в кабинет с шумом зашел председатель Общества глухих. Парень со смешной фамилией Ворчлав и вечно подозрительным взглядом. Он был одет в модный пиджак с широкими лацканами и клетчатые брюки. Подозрительность в нем развилась из-за врожденного отсутствия слуха. Трудно жить в мире, в котором ты не понимаешь, о чем идет речь. Ворчлав сел напротив меня и стал пристально всматриваться в мои губы. Он надеялся услышать от меня признание в любви к его организации и обещания финансовой поддержки. Я скрестил кисти рук на груди, а потом поднес открытую ладонь к губам. Это означало примерно: «Мир тебе и любовь. Я паясничал. Ворчлав несильно удивился, но махнул руками, спрашивая, где я так поднаторел в дактилологии. Я пытался отчетливо артикулировать и, помогая руками, объяснил, что активно ее изучаю, как и язык Брайля, так как хочу как можно лучше понимать свои целевые аудитории.

Потом я рассказал ему притчу про государственный бюджет. Мне ее как-то поведал наш министр. В одном королевстве на мосту периодически кого-то грабили или насиловали. Тогда король решил поставить на мосту солдата, чтоб тот следил за порядком. Солдату понадобилась смена, ведь караул должен был быть круглосуточный. Выделили смену. Потом на нескольких других мостах, до этого вполне безопасных, тоже решили поставить охрану. Ведь безопасно должно быть на всех мостах. Потом новую охранную службу решили отделить от регулярной армии. У нее появился свой начальник, бухгалтер и специалист по персоналу. Потом у них появился отдельный склад для амуниции, своя казарма и выездная кухня. В один прекрасный день король взглянул на издержки всего этого мероприятия и сказал, что расходы стоит сократить, уволить, например, кого-нибудь. Это дело поручили бухгалтеру и специалисту по персоналу. Они посовещались и пришли к выводу, что надо вдвое сократить количество солдат. Но король все равно считал, что расходы слишком большие. Солдат сокращали еще раз и еще раз, пока не остался один солдат, с которого все и началось. Ну а потом уволили и его.

Ворчлав на протяжении всей истории недоуменно пучил на меня глаза, а потом спросил, к чему это я все рассказываю. Я объяснил, что финансирования на следующий год им не прибавили. Так что придется им пересмотреть свои бюджетные позиции и оптимизировать услуги. Ну и так их пересмотреть, что б клиенты не пострадали, а административные издержки уменьшились. А то получится как в притче. Лицо Ворчлава от негодования сразу же налилось бордовой краской. Было видно, что я его серьезно расстроил. Он поднялся и сказал, что будет жаловаться на нас в парламентскую комиссию. Ушел, не закрыв за собой дверь. Меня это не тронуло, так как я не чувствовал в этом своей вины.

После обеда было решено заглянуть с инспекцией в один филиал социального центра, где последнее время происходили различные беспорядки. Бывший начальник филиала отбывал срок за изнасилование клиента. Но перверсии там продолжались. Судя по слухам, клиенты продолжали спать не только друг с другом, но и с персоналом. Проверяющие девчонки вообще не хотели туда ехать. Говорили, люди там озабоченные, раздевают приезжающих глазами. Филиалом сейчас руководила госпожа Петухова. Директор центра боялся ее уволить. Говорил невнятные вещи, мол, что не хочет туда лезть, так как там все связано с религией. Меня это заинтриговало.

Мы туда поехали на нашей рабочей сильно ушатанной машине, созданной мозолистыми руками румынского пролетариата. Марка сама за себя говорила – Dacia. Мы ее называли «двадцать минут позора». По дороге болтали о разных смешных случаях, происходящих во время проверок. Я рассказал девчонкам историю, как в одном филиале нас накормили шикарным обедом из трех блюд. А потом убеждали, что у них так всегда клиентов кормят. Вон, говорят, даже меню на стене висит. Я потом вышел покурить на задний двор, со мной рядом тетка курила, как оказалось потом, повар. У нее телефон зазвонил, она его подняла, выслушала чьи-то наставления. «Хорошо, – говорит, – Инесса Львовна, все поняла, десерт соберем и упакуем, говядину тоже… А завтра? Завтра у них макароны с фасолью будут, как обычно». Девочки рассмеялись, но все равно было грустно.

Филиал стоит на небольшом пригорке. Рядом находится озеро. Три унылых одноэтажных здания образуют неоконченный прямоугольник. Они напоминают бараки. Разве что здание администрации поновее и немного ярче окрашено. По двору слоняются люди. Смотрят на нас равнодушно. Мы с девушками заходим внутрь. С начала к начальнице. Она нас встречает. Пытается изобразить приветливость, но у нее плохо получается. Черные глаза излучают тревогу. Волосы и платье тоже черные. «Мрачноватая тетка, – думаю я, – похожа на гоголевскую ведьму». Она предлагает попить кофе. Я остаюсь, а девчонки убегают проверять документы. Айна Петухова. Не замужем или в разводе. Женщина зрелого возраста, сильно истосковавшаяся по любви. Поэтому отрывается на клиентах. Они ее боятся. Все ее боятся. Даже непосредственные начальники. Она наливает мне кофе. Садится напротив. Я попиваю кофе и замечаю, что у нее до сих пор красивые стройные ноги. Да и вся она какая-то подтянутая, как пантера. Привлекательная. Хотя чувствуется инстинкт «мортидо». Он пропитал каждую клеточку ее тела. Это моментально отталкивает. Никому не хочется заниматься любовью со смертью.

– Что за херня у вас, Айна, творится в последнее время? – спрашиваю я и продолжаю думать об инстинктах. «Их всего два, если говорить о базовых, либидо и мортидо. Тот, кто боится жить, начинает наполняться небытием. Но, как ни странно, небытие способно очень быстро наполнить человека жаждой жизни. Легко потерять смысл жизни в повседневности, наполненной иллюзиями и симуляцией. А в концлагере, например, все просто. Цель одна – выжить, вот тебе и смысл. Это еще Франкл хорошо изложил. Истошно тянешься к жизни, начинаешь себя ценить и любить. Так все просто. А в нашей системе люди себя редко любят. Окружение зачастую оказывается сильнее их. Брошенная неполноценность в лице всех этих обездоленных, убогих и отвергнутых детей подавляет. Заставляет чувствовать себя таким же покинутым и нелюбимым. Страшно так жить», – краем уха я слушаю Айну. Она достаточно самоуверенно объясняет мне, что у них все хорошо.