Шрифт:
«А материалы дела были интересными:
… родители – мягкие и добрые люди. Отец рано умер, и мать растила сына одна. Мальчик рос почти здоровым. Со слов матери, мальчик в детстве был тревожен, замкнут и малообщителен. Его часто обижали сверстники.
– Ага, вот оно, начало паталогического развития!
Школьная характеристика: “в возрасте 13 лет стали возникать конфликты с одноклассниками, Головатко постоянно подвергался избиениям и унижениям, что продолжалось до окончания школы. После школы проучился полтора года в училище и был отчислен за неуспеваемость”.
Армия – характеристики нет. Что после армии? Устраивается на “Волжский дизель”. Травматическая ампутация и последующие две операции. Увольняется. Устраивается на работу в целлюлозно-бумажный комбинат. Так, опять… Со слов матери, после травмы он стал “совершенно другим”, замкнутым, раздражительным, часто повышал голос. Мучила бессонница и кошмары».
– Тут все понятно – посттравматическая психогения. Что там коллеги с работы? Ага, тут показания против тебя, голубчик! Читаем дальше:
Из характеристики: “Трудолюбивый, добросовестный, исполнительный, старался повысить квалификацию. Был скромным, тактичным, вежливым. За время работы в цехе в совершенстве овладел профессией слесаря-ремонтника, всегда стремился к повышению квалификации…” Грубая подпись слесаря.
– Как-то не вяжется!
И точно, в углу листа виднелось размазанное от безуспешных попыток стереть слово “Пиздеж”! Явно Рябкин постарался», – подумал Пахтакор и раскрыл вторую папку с материалами. «Так. Дальше было еще интересней:
Головатко кто-то сильно избил на улице. Он попал в больницу. Сломаны ключица и три ребра. Сведения из милиции: копия протокола и информация о том, что позже потерпевший забрал заявление. Со слов матери, в течение недели после происшествия сын не ходил на работу, ничего не ел, лежал в постели и своими переживаниями ни с кем не делился. В этот период стал еще более раздражительным, вспыльчивым, начал копить деньги на пистолет для того, чтобы “защищаться от обидчиков”. Стал часто уходить ночью из дома, возвращался только под утро. В это же время Головатко много времени проводил за перепиской с девушками, с которыми знакомился при помощи интернет-сайтов”.
Дальше следовала распечатка нескольких электронных диалогов по ICQ:
Он: “Я хочу хоть с кем-нибудь встречаться и связать жизнь с одной любимой девушкой. Я хочу, что б этой девушкой была ты. Я хочу тебя!”
Девушка: “Я хочу тебя тоже, но за двести долларов”.
Он: “Давай встретимся, и я покажу тебе то, что ценнее денег”.
Девушка: “Что покажешь? Яйца Фаберже?”
Он: “Я покажу тебе страх. Ты его увидишь в своих собственных глазах”.
– Так, ясненько. Другая переписка:
Он: “Да, я инвалид третьей группы, ветеран”.
Девушка: “Где воевал?”
Он: “В первую чеченскую, под Моздоком“.
Девушка: “А фотографию можешь прислать?”
После отсылки фотографии.
Девушка: “Какой-то ты совсем потрепанный, бедняга”.
Он: “Пришли мне свое фото”.
Девушка: “Извини, но ты не в моем вкусе”.
Он: “Сдохни, тварь!”
Понятно. Вполне патологичный эгоцентризм со склонностью к невротическим формам реагирования. Опасный тип». – Пахтакор никогда не ошибался. Разве что специально. Когда желание справедливого воздаяния пересиливало врачебную этику. Пора было переходить к эпизодам.
Пахтакор принялся читать протоколы допросов и показания потерпевших. В принципе все эпизоды были очень похожи. Как говориться, лицо преступника было устрашающим, а действия не терпели никаких возражений. Пахтакор удовлетворенно хмыкнул. Схематичность сценария еще более умаляла шансы невменяемости. Последний эпизод отличался лишь тем, что женщина начала яростно сопротивляться и Головатко пришлось перерезать ей горло. Очень точно, о чем свидетельствовал глубокий точный разрез сонной артерии. Все это как-то не вязалось с показаниями обвиняемого…
«Когда я прикоснулся к лицу жертвы искалеченной рукой и оно исказилось гримасой брезгливости, я почувствовал сильнейший спазм в груди. Моя рука невольно дернулась, и нож вонзился в ее горло».
Пахтакор решил, что можно начинать интервью. Словно отозвавшись на его мысли, в кабинет бесшумно вошел Рябкин и приветливо спросил:
– Ну как, профессор, здоров иль болен подопечный?
Хорошее настроение следователя вызывало легкое недоумение. «Пообедал, наверное», – подумал Пахтакор и, не отрываясь от бумаг, ответил: