Та самая перемена, что связывает меня с Женей, прокатывается по размеренному школьному распорядку как шаровая молния, и я раздражаюсь от всего, что хоть на секунду задерживает меня на пути к кабинету ОБЖ, чтобы стоять там и видеть его.

И сколько людей могут отобрать у меня эту перемену! То поменяют расписание, то придет черед протирать доску, то задержат на контрольной по математике, которая полна подвохов и агонии. А в последнее время добавиласьеще и Маша.

С Машей мы познакомились летом у баптистов*. Смуглая крупная Маша – дочь светловолосой миниатюрной мамы, завуча по внеклассной работе. На год младше меня, она умудряется быть на голову выше ростом, значительно шире меня в плечах, с выросшей грудью, которая будто рождена вместе с Машей, и с грудным же голосом. За Машей в школе водится талант, который зовется так:«Она всех понимает». Никто не может разъяснить мне суть этого таланта, а я и не спрашиваю.

Прошлым летом баптисты ставили в местном доме культуры нечто вроде мюзикла, после чего«миссия» (так называли американского проповедника, его семью и помощников из нашего района) должна была благополучно отъехать в другой поселок на белом микроавтобусе с крыльями (рисовал их художник Вася издома культуры).

Нам с Ксю в баптистском мюзикле должны были дать роли ангелов, поющих песню своими еще детскими голосами. На безрыбицу отцветающего лета, когда сверстники отдыхают у бабушек на большой земле* или учатся целоваться и танцевать макарену в подмосковных лагерях, мюзикл с нашим участием выглядел респектабельным занятием. Пастор доверял выбор ролей активным тёткам из дома культуры, а те разнообразили свою жизнь появлением творческих забот и необычайным приливом веры. Нас заприметили среди слушателей Евангелия (любопытных старушек, девиц, примеряющих на себя святость, и одиноких выпивох), и сразувписали наши имена в сценарий мюзикла о блудном сыне. Мы с Ксюшейи спустя год хорошо подходим на эти роли: мы одинакового роста, цвет наших волос обобщенно русый, фигуры у обеих никак не заявляют о принадлежности к полу, и, в общем, не хватает только нимбов над головами.

Когда все вернутся из отпусков и соберутся в аккуратный кружок похвастаться обновками и впечатлениями, можно будет вскользь проронить: «А мы тут спели в мюзикле. С американцем». И всякие их Конаково, и Северный Артек, пенал с мелодиями, и джинсы Джордаш вмиг перестанутдавить на нас, вынуждать нас к«успеху». Сам американец, безусловно, присутствовал –он говорил по-русски за кадром, так что дело можно было считать сделанным.

Но неожиданно обе роли почему-то дали представительной Маше, которая однажды на репетиции взяла микрофон и больше не отпускала, похрипывая в него о небесной благодати, делая брови домиком и «всех понимая». Сразу выяснилось, что ангелы не так-то и нужны на сцене, а вот Маша очень нужна.

За рослой Машей бегает одна или две мелких подружки, имен которых мы не знаем. Маша и их «понимает», а они выслушивают ее загадочные откровения. Такой манеры разговаривать, как у Маши, я не встречала ни у кого в поселке – вместо слова «тепло» она говорит«ТСепло», вместо «здравствуйте»–«здравствуйТСе», в Маше просвечивает какая-то подкожная грубоватость рано созревшей девушки и уверенность в том, что она знает что-то такое, чего мы с Ксю пока не знаем.

Сначала Маша подошла ко мне, перехватывая в десяти шагах от заветного кабинета ОБЖ, впервые за три месяца поздоровалась и протянула:

– Ты в этой юбке как попадзья (она имеет ввиду как попадья).

Маша стоит напротив меня, загораживая притягательный силуэт моего принца, а драгоценные секунды капают. Кап-кап-кап. Мне сейчас хочется, чтобы Маша была картинкой из складной картонной книжки. Такие складываются, когда перелистываешь страницу. И вот хочется перелистнуть Машу одним махом, а потом пойти к тому, видеть кого мне необходимо как дышать.

– Ну как тзила твои? (дела мои).

Угол под аркой, где толпится Женин класс, я не выпускаю из поля зрения и сообщаю Маше, что дела мои идут хорошо, что пытаюсьизучать английский,и что у классухи, кажется, новый муж, а значит, она перестанет заваливать нас домашкой.

– Не носи больше эту юбку, я тсибяумоляу, – громко говорит Машаи указывает на мамину шерстяную складчатую юбку, которую я каждое утро ужимаю резинкой под свитером.

Маша закатывает острые черные глаза.

– Ты в ней как попадзья.

Потом Маша рассказывает какой-то анекдот, постоянно оглядываясь, сама над ним смеется, мы начинаем, наконец, прощаться, и я вижу, какподходит с ключом учитель ОБЖ Ренат Фарисович. Талант Маши «понимать всех» по неведомым причинам на меня не распространяется.

– Как попаДЗЬя, – передразнивает ее Ксю, стрельнув взглядом в удаляющиеся смуглые плечи, которые тонут в шуршании черной шифоновой блузки.

Машанаверняка и не хочет грубить или выбивать меня из колеи. Просто она из разряда девочек, которые думают, что их прошеный и непрошенный советэто подарок. А грубость, с которым он дан – дружеское подтрунивание. Красавица дефилирует по этажу еще и еще, и каждый четверг я опасаюсь внезапного акта ее внимания.

– Сколько времени тебе нужно, чтобы допетрить и самой подойти к этому Жене? – спрашивает Ксюша. Я принимаюсь что-то мямлить.

Но вдруг Фарисович выходит из кабинета, иначинается увлекательная перестрелка жеваной бумагой. Весельчак Дёня Рябов острой кромкой мела по натертой сахаром доске вырисовывает барана. Димыч потихоньку поджигает занавеску, но не дает ей заниматься пламенем, а тушит ее, восторгаясь ловкостью проделанного (все знают, что у него водятся зажигалки). Объявивший себя нигилистом Игорь старательно подрисовывает грудь мужчине, изображенному на плакате «Пассажир, сначала научись летать на земле!» и усы женщине, которая правильно реагирует на химическую атаку. Пловец и блондин Сява Мельниковразгуливает в противогазе, воинственно размахивая хоботом. Девчонки сливаются в стайку в ужасе восхищения.