Взрослые парились в бане, помогали в огороде, все вместе лепили пельмени, а мы начинали бегать от входной двери до большого стола в конце комнаты.

Когда взрослым надоедала наша беготня и то, что мы путаемся под ногами, кто-нибудь на нас прикрикивал, после чего мы все втроём залезали под стол и начинали играть там. Не знаю, как девчонкам, а мне очень нравилось выглядывать из-под бахромы скатерти или плести из неё косички. Правда, цвет на мой взгляд у скатерти довольно противный – на жёлтом фоне чёрные цветы. А если перевернуть на другую сторону, то получались на чёрном фоне жёлтые цветы. Гадость противная. Хорошо хоть бахрома вся жёлтая, однотонная, почти золотистая.

Иногда удавалось выпросить у бабушки аптекарские весы в коробочке с настоящими гирьками и мы начинали играть в магазин. Вместо денег у нас были пуговицы, а товаром становилось всё, что помещалось на крохотную чашу весов.

Если же намечались пельмени, то мы втроём обязательно лезли помогать. Пельмени у нас, конечно, получались не очень красивые, но мы старались, как могли. Когда нам надоедало сидеть на одном месте, мы выпрашивали кругляшки теста и неслись на кухню запечь их на печке. Лепёшки быстро поджаривались, мы их грызли тут же на месте, а потом шли угощать ими взрослых.

Бабушка также запекала картошку, но картошку я не очень любила, она была совершенно не солёная, а попросить посолить мне почему-то в голову не приходило. У Насти так и вообще были дикие пристрастия – каждый раз она просила головку лука, тут же съедала её без хлеба и уверяла нас с Олеськой, что луковица очень сладкая. В первый раз мы поверили и попросили откусить кусочек, о чём тут же пожалели. Лук, как ему и положено, оказался очень горький и никакой не сладкий.

Вечером начиналась баня, которую я не любила. Баня была крохотной, тесной и я всё время боялась обжечься об печку или о бак с горячей водой. Самым приятным был тот момент, когда меня наконец-то выпускали из бани в летнюю кухню, где из самовара наливали чай, к которому бабушка выставляла малиновое варенье. Я была счастлива от одного только прохладного воздуха, вырвавшись, наконец, из банной духоты и жара.

Вечером мама с папой и Олеськой уходили домой, а меня и Настю бабушка укладывала на полу на перине. Перина была толстой и пушистой и нам очень нравилось в ней барахтаться, сбивая простыни, и прыгать с места на место, до тех пор, пока не получали нагоняй от бабушки.

У Насти просто ангельский голос. Робертино Лоретти в девочкином виде. Так ангелы поют на небесах. Она могла спеть абсолютно любую песню или мелодию, любой мотив. Нежно. Прочувствованно. Голос нежный, высокий, звонкий. Все ноты, до единой, верные. И так прекрасно, что просто дышать невозможно. И пела она всегда и везде, замолкая только, чтобы поспать или засмеяться.

Лет до пяти я всегда ходила, задрав голову к небу. Мне нравилось разглядывать облака и деревья. Под ноги я, естественно, посмотреть забывала и постоянно спотыкалась о корни деревьев. Коленки всегда были разбиты в кровь, мне регулярно за это влетало, особенно от бабушки:

– Под ноги смотри, – кричала она и дёргала меня за руку, поднимая с земли.

Когда же я начала смотреть под ноги, мне стали говорить: не сутулься. Вот и пойми этих взрослых – куда смотреть-то? Под ноги или прямо? Если прямо, всё равно споткнусь, ведь вокруг столько всего интересного!

Зимой у бабушки было ещё лучше. Гораздо больше вокруг сугробов, чем рядом с нашим домом, огромная угольная куча, с которой можно прыгать в мягкий снег или с кучи залезть на невысокую крышу бани и там попрыгать и поорать. Дед мастерил мне маленькую деревянную лопатку и я с удовольствием помогала ему убирать снег от ворот. Да много чего ещё можно было зимой!

Можно было, пробравшись в огород и убедившись, что взрослым не до нас, залезть на железную бочку с замёрзшей водой и объедать остатки черноплодной рябины. Ягод нам не особенно хотелось, бочка привлекала гораздо больше именно потому, что было нельзя вставать на не очень толстый лёд.

Иногда дед доставал финские железные санки, так не похожие на обычные, как у всех, деревянные, и катал нас с горы. Одним нам кататься не разрешали, так как из-за других домов нас не было видно на горе.

В детском саду всё было по-прежнему. На новогодний утренник всех девочек нарядили снежинками, а мальчиков – зайцами. Было весело, но Дед Мороз меня разочаровал: я случайно подглядела, как Надежда Викторовна прицепляла себе бороду. Поэтому и к подарку я отнеслась равнодушно. Гораздо интереснее было дома. Наутро, 31 декабря, мы с Олеськой нашли под ёлкой целую кучу подарков: шоколадки, мандарины, игрушки. А так как Деда Мороза мы не видели, значит, как сказала мама, он приходил ночью, и значит, он настоящий, а не Надежда Викторовна с бородой. Уж она-то точно не стала бы дарить нам игрушки!

Ёлка у нас была большая, под самый потолок, с красной звездой на макушке и разноцветной гирляндой. Лампочки на гирлянде я красила вместе с папой тушью, купленной в магазине. Под ёлкой стоял роскошный Дед Мороз в красной шубе, усыпанной мелкими блёстками.

31 декабря мы обязательно ходили в гости к бабушке с дедом. У них тоже была ёлка, но по сравнению с домашней, совсем маленькая, и ставили её на телевизор. Нам это казалось не очень интересно, ведь наша ёлка вдвое, а то и втрое, была больше и пушистее. Глядя на бабушкину ёлку, я всегда вспоминала детскую песенку: «Маленькой ёлочке холодно зимой…», а глядя на нашу вспоминалась песня «В лесу родилась ёлочка». Но первая песенка была для совсем малышей, а вторая настолько была затёрта в детском саду, что даже в мыслях действовала на нервы. Требовалось обязательно отвлечься. А как это лучше сделать? Конечно же, разбирая подарки под ёлками!