Каждый из-за ворота вытащил крест, поцеловали. На церкву перекрестились.

– Пошли, товарищи!

– Стой! – Зиновей достал из кармана тулупа несколько маленьких отрезов красной ткани – Покрепите на одежду. Так у Петра Федорыча, заступника нашего, заведено в войске.

– Откель знаешь? – удивился Николай, перевязывая крепом рукав.

– Казак знакомый проезжал, рассказывал – брат поудобнее перехватил топор, несколько раз взмахнул им.

– Все, пошли! Пошли! Пошли!

И до самого своего смертного часа не услышал бы Густав Адамыч, как подошли мужики, кабы не его пес – Нера. Учуял из будки пес, что потиху идет много людей, поднял морду вверх, взвыл под окном, взлаял. Белое в окне флигеля мелькнуло – Густав Адамыч в рубахе длинной, собаку кличет, в окно прислушивается:

– Нера, Нера, вас ист дас?

А Нера тут на мужиков бросилась. И Михаил Любцов, мужик кудрявый да молчаливый, на которого скакнул приказчиков пес, разрубил псу голову.

Густав Адамыч в окне скрылся, ставни изнутри закрыл, думает – отсидится. Отстреляется. Нет, не отсиделся. Только вот одно прозевали мужики.

Жил у управителя в холуях дворовой парнишка Микешка. Густав Адамыч ключ ему от задней калитки сунул, вывел Микешку из конюшни управителева коня, да как махнет мимо мужиков прямо в Тулу. Только его и видели.

Гром пошел кругом, как стали мужики топорами рубить окна управителева флигеля, в щепы разлетелись дубовые тесаные доски дверей… Лютуют мужики, что Микешку в город упустили, а Густав Адамыч ну из ружья палить… Из пистолета. Пугает. Ну, Куропаткин впереди, пуля для него дело привычное… Ворвались мужики в дом, ищут пруссака, нет того. Уж во дворе, на сеновале сыскали.

На коленях стоял управитель перед мужиками. Клялся, божился по-своему, крестился навыворот, что будет по чести работать, не будет никого обижать.

И вышел тут Николай. Стоит в треуголке, в, кафтане, только одна нога на деревяшке.

– Мужики, – говорит, – Не будет нам жизни, если мы с ним не кончим… Я их знаю. Да покамест мы от бар, что нас продали, не освободимся. Бей его, ребята!

Первым ударил управителя Зеновий. Всю его домашность в топоры взяли, все изрубили, все вино выпили. Крики, брань, пляс…

И то проглядели мужики, что солнце уже высоко, что по дороге змеится колонна фузилеров. Идут из Тулы солдаты, такие же самые, как Куропаткин, только на войне еще не бывали, ноги все целы.

В треуголках, в зеленых кафтанах, епанчах. Амуниция мелом наведена, медь горит. А впереди на коне командир едет – секунд-майор.

– Робята! – закричал Зеновий – Солдаты идут!

Высыпали мужики на улицу – смотрят. Бабы заголосили, завыли. Мать Куропаткина бросилась ему в ноги.

– Коленька, миленький, беги! Не дай себя погубить!

Отставной солдат растерянно обернулся. Некоторые мужики уже бежали к лесу. Николай, махнул рукой, обнял мать и захромал к околице. Через час солдаты вошли в Левашовку.

– Вы смеете допрашивать своего государя?! – я поднялся из-за стола, Максимов тоже встал.

– Поймите – сквозь усилие произнес доктор – Маша у меня единственная дочь, я вдовец… Случись что, кто о ней проявит заботу. Ежели ваше отношение к ней носит романтический характер…

Мало мне митрополита Вениамина, который регулярно попрекает небрежением рождественского поста и службами – так еще один морализатор возник.

– Все! Ни слова больше! – мне пришлось повысить голос, в аптек заглянул Никитин с охраной – Никто из верных мне людей не останется без награды и опеки.

Я кивнул на орден Трудового Красного Знамени, что был прикован на сюртуке доктора.

Молча, дуясь друг на друга, мы отправились в полковую школу, что располагалась в одном из бывших барских домов. Тут как раз начались дневные занятия. С полусотни поручиков и подпоручиков, в трех классах изучали письмо и чтение, оказание первой помощи на поле боя – лекции читал один из докторов Максимова – и военное дело. Последний предмет вел бывший Ефимовский.

Отпустив Максимова проверять коллегу, я встал у дверей класса бывшего графа. Прислушался.

Ефимовский давал материал навалом. Тут были и “народные” советы в стиле “При заряжании приклада на землю отнюдь не ставить. Отскакивает шомпол? Пуля некрепко прибита” и тактические построения – “На походе плутонги вздваивают в полудивизионы, солдатский шаг аршин, в захождении полтора аршина. Начинает барабан, бьет свои три колена…”.

Системы не было и начинать надо было, как я понял – с самых простых вещей. Во – первых, с парт – офицеры сидели по скамьям, писали гусиными перьями на бумаге, положенной на колени. Во-вторых, нужны доски под мел для изображения карт местности.