Петушков не пожалел денег на оформление сцены и увеличил оркестр на три скрипки. Музыка была сборная: Штраус, Оффенбах, Зуппе, Легар. На заднике сцены художник изобразил панораму Парижа с Эйфелевой башней в центре. Поль де Кок выступал в роли конферансье. Изюминкой программы должна стать парижская «л'этуаль». В смело декольтированных платьях с блестками Мари-Роз пела двусмысленные песенки и лихо задирала ноги, воплощая хореографические фантазии Петушкова. Зрителей поначалу это шокировало, однако мужчины остались довольны и наградили новоявленную «звезду» горячими аплодисментами и криками «браво».

Через месяц Петушков решил пойти еще дальше: показать всему городу грудь мадемуазель Нана. Для этого ей заказали новый костюм. Когда танцовщица появилась в нем на сцене и начала выделывать сногсшибательные антраша, зал стонал. Крики и аплодисменты перекрывали оркестр. Мужчины повскакивали со своих мест, еще немного, и они бросились бы на сцену, но расторопный Петушков успел опустить занавес.

Дамы были оскорблены.

Ольга Александровна, посетившая ревю господина Петушкова вместе с мужем, была в шоке:

– Боже мой! До чего может дойти женщина в своем падении!

– Она нашла свое призвание, – усмехнулся Назаров.

На другой день после оглушительной премьеры ревю «Ночные безумства» несколько почтенных дам, считавшихся оплотом нравственности, отправились в консисторию – к епископу.

Владыка Серафим, в миру князь Путята, был красивым мужчиной лет пятидесяти с кавалергардской выправкой. Он носил курчавую, как у ассирийских царей, бороду, отлично держался в седле, любил охоту, умел обращаться с прекрасным полом и делать изящные комплименты. Все женщины в городе к нему благоволили, прозвав его «таинственным владыкой», а мужчины за глаза называли его «князь Мутята». Известно было, что архиерей «не без греха», но на это махали рукой – свят только Бог. Духовным лицом он стал по роковому стечению обстоятельств: будучи кавалергардом, в короткий срок прокутил и проиграл в карты свое состояние, без которого дальнейшая служба в гвардии была невозможна. После трудных размышлений князь пришел к выводу, что ему ничего не остается, как постричься в монахи, принять сан и попытаться сделать карьеру на церковном поприще.

– Мы пришли к вам, владыко, – начала одна из делегаток, – просить вас, как высшего духовного наставника, обличить современный Вавилон.

– Какой такой Вавилон? – удивился епископ.

– Наш город, – ответила та же дама. – Он превратился в Вавилон с тех пор, как у нас завертелась эта сатанинская мельница.

– Вы хотите сказать «Мулен Руж»? Чем же провинилась эта скоморошная мельница?

– От нее исходит ужасный соблазн…

– Для вас, мои благородные дамы?

– Для наших мужей, владыко.

– Мы вынуждены жить среди соблазнов мира сего, – пророкотал архиерей бархатным баритоном, – чтобы учиться им противостоять и совершенствоваться. Христос тоже жил среди людей, посещал пиры, сидел за одним столом с грешниками, разговаривал с блудницами, отечески наставляя их. Пусть и ваши мужья поступают так же, mes dames…

– Что и говорить, владыко, они каждую ночь беседуют в этом кафешантане с блудницами…

– Каков результат?

Дамы заговорили, перебивая друг друга.

– Известно какой – растление нравов!

– Деньги текут как вода, семейные устои рушатся.

– Мы терпели, пока француженка просто задирала свои юбчонки, но ведь этим она не ограничилась. Теперь она стала показывать…

– Что? – бровь епископа изогнулась как знак вопроса.

– Она показывает грудь в натуральном виде!

– Гм… да… – задумался архиерей, оглаживая бороду.

– Судьба наших семей, особенно мужей и сыновей, в ваших руках, владыко. Попросите губернатора от имени Церкви.

– О чем же?

– Чтобы он изгнал бесстыжую француженку из нашей губернии.

– Губернатор не сможет этого сделать, mes dames, – задумчиво произнес епископ. – Франция – наша союзница, может получиться международный конфуз. Я могу лишь просить губернатора от лица Церкви, чтобы он приказал закрыть француженке грудь. Удовлетворит вас это, mes dames?

– Что ж, хотя бы так, владыко.

– Я тотчас же поеду к его превосходительству, – пообещал епископ, прощаясь с дамами.

Через час архиерейская коляска подъезжала к губернаторскому дому.

Губернатор фон Вурменталь, как и преосвященнейший Серафим, был из кавалергардов, с таким же, как посмеивались острословы, «лошадиным образованием». За умение выкрутиться из любой ситуации его прозвали «русским Толейрантом». Следуя традициям щедринских помпадуров, Вурменталь умело управлял губернией, разделив общество на два сегмента. Один – для избранных – состоял из дворянских семей и местной бюрократии. Для них он устраивал балы и собрания, на которых произносил высокопарные речи, приводившие слушателей в восторг. «Он наш, – говорили о губернаторе помещики, – все будет по-старому, чинно и благородно». Другой сегмент объединял купечество и так называемую «передовую интеллигенцию». Перед ними произносились иные, весьма вольные, речи. «Губернатор-то либерал, – говорили левые, – не то что прежний пентюх».

Когда прибыл архиерей, барон был занят: полицмейстер Наливайко докладывал ему о последних городских происшествиях.

– Сегодня, ваше превосходительство, меня с утра осаждали бандерши с вопросами…

– Морального плана? – усмехнулся губернатор.

– Так точно, ваше превосходительство. Они спрашивали, можно ли у «девочек» с мягкой части тела смыть казенную печать? – полицмейстер хлопнул себя по заду, показывая, где именно стоят печати.

– Какую еще печать?

– Пьяные господа офицеры драгунского полка развлекались, ваше превосходительство. Представились медицинской комиссией, поставили печати на… в общем, велели не смывать до особого распоряжения.