Начался второй раунд своеобразного бокса. Оперативники били Калугина по голове уже с удвоенной силой, но он держался, напрягая шею, голову и все мышцы лица. Второй раунд подошёл к концу и с головы Калугина сняли мешок.

– Созрел для работы на оперативный отдел? – спросил Шмаров.

– Я же говорю, что не умею. – сквозь зубы ответил Калугин.

– Ну что же, будем учить дальше. А теперь парни по-взрослому отработайте его, третий раунд!

Шмаров надел мешок на голову Калугину, который зажмурился и напрягся в ожидании очередных ударов по голове. Андрей, кулаком без перчатки, что есть силы ударил Калугина в правый бок, чётко в печень. От удара Калугин потерял сознание на несколько секунд. Очнулся он от ударов по всему телу, его уже просто били, как боксёрскую грушу. Он потерял счёт времени и раундам, но не соглашался быть стукачом.

Через двенадцать раундов его отвязали, он встал на ноги и тут же упал на пол. Ноги не слушались, он потерял ориентацию в пространстве. Калугина за ноги приволокли в камеру изолятора. Он попробовал встать, но не смог. Лёжа на полу, его стошнило – это было сотрясение, понял Калугин.

Бокс продолжался до конца срока нахождения в изоляторе. Каждый день по двенадцать раундов. Следов на теле не было, но мозги наверно превратились в кашу. Две недели Калугин был как зомби, ничего не соображая. Он только и ждал, когда выйдет из изолятора. По окончанию ШИЗО Калугина вернули в карантин, из которого он никак не мог выйти в зону.

Он и ещё несколько зэков из его этапа никак не могли покинуть карантин, но большинство всё-таки выходило. Не уж-то они все стукачи, думал Калугин. Может они специально согласились стучать, чтобы выйти. Что ему терять? Может правда согласиться и выйти в зону. Ну не может же вся зона стучать? Что тут стучать, когда в зоне нет ничего. Нет, надо попытаться выйти простым мужиком, время покажет.

Прошла неделя. Шмаров вызвал в кабинет Калугина и задал один и тоже вопрос, на который Калугин опять ответил «нет». После этого его привели в этапку, в которой его опустили по приезду. Поставили на колени и пристегнули наручниками спиной к решётке, так, чтобы он не мог встать. Шмаров надел Калугину на голову противогаз с длинным шлангом и пережал его рукой. Калугин начал задыхаться. Ему дали вдохнуть воздуха и дальше продолжили процедуру дефицита кислорода. Через пятнадцать минут Калугин начал терять сознание, но Андрей Андреевич возвращал его обратно нашатырным спиртом, который капал в шланг.

– Я согласен. – задыхаясь прохрипел Калуга. – Я согласен. Что нужно делать?

– Совсем другое дело осужденный Калугин. Я на тебя и так много времени потратил, ты же не один у меня такой, для начала надо подписать и написать бумаги. – сказал Шмаров и достал из чёрной папки ручку и бумагу.

Калугин, под диктовку, написал расписку о сотрудничестве с оперативным отделом. Потом ещё одну расписку о том, что не имеет претензий к осужденным и администрации учреждения. После этого написал заявление о том, что в отношении него не оказывалось психическое и физическое давление. Все, собственноручно написанные, документы были без даты.

– Ну вот, теперь можешь идти в зону. Когда надо будет, я тебя вызову.

Через неделю Калугин вышел из карантина и был распределён в десятый отряд.

Прошёл год с того момента, когда Горлов принял Бобышкина с наркотой. Самый трудный год в его жизни. Лёша долго не мог прийти в себя и с грязными делами завязал. Он боялся, что его опять примут и эта мания постоянно преследовала. Бобышкин старался держаться бодряком, но всегда помнил о компромате, который сейчас наверно где-то лежит в сейфе на полочке. По-видимому, рядом с ним находятся такие же его коллеги-неудачники. Мысль о том, чтобы выкрасть компромат у Горлова, не покидала каждый день. Бобышкин понимал, что это не реально, наверно проще ограбить банк или казначейство. Он смирился с произошедшим и продолжал работать и жить. Хотя какая это жизнь на одну зарплату, так, одно существование.

После зарплаты в выходной день Бобышкин пошёл на рынок закупить продуктов на месяц вперёд. Он набрал два пакета и возвращался к машине, как вдруг увидел Горлова. Он сидел в своей Волге рядом с его машиной. У Бобышкина невольно затряслись руки. Он раньше уже видел Горлова из далека на построениях в управлении, но старался не смотреть в его сторону.

– Привет Алексей. – с улыбкой на лице сказал Горлов. – Как дела? Не забыл меня ещё?

– Здравия желаю, товарищ подполковник, не забыл. Я уже подумал, что Вы про меня забыли. – как можно бодрее в голосе ответил Бобышкин.

– Присаживайся, есть разговор.

Бобышкин положил пакеты с продуктами в свою машину и сел на переднее сиденье рядом с Горловым.

– Я вот за тобой наблюдаю со стороны и не вижу изменений. В движухе кумовской ты не участвуешь, запреты все от себя подальше отодвинул. Ты как собираешься дальше со мной работать?

– Страшновато Александр Михайлович стало запретами заниматься.

– Ты Лёша наверно меня тот раз неправильно понял. Я когда тебя отпустил – это я тебе не шанс на исправление дал. Я дал тебе возможность, чтобы мне убедиться, на сколько далеко ты смотришь вперёд. Мне без разницы, сколько ты там наркоты продашь и сколько зэков разведёшь на деньги. Мне нужно, чтобы ты был в главной массовке этой зоны. Делай что хочешь, но будь своим среди всех.

– Ну что значит делай что хочешь? Я не пойму Вас. Ещё на один срок раскрутиться? – занервничал Бобышкин. – А если свои поймают, что тогда?

– В этом управлении могу поймать только я. Всё остальное – случайное недоразумение, ошибка того, кто без моего ведома хлопнет сотрудника. Ты меня понял? Я решаю кому работать, а кому сидеть!

– Вы хотя бы точно скажите, что и как делать? Я за этот год уже параноиком стал.

– Это хорошо, значит мозги у тебя на месте. Значит не зря мы с тобой встретились.