– Спокойной ночи, – сказала она.

– Ага, спокойной ночи, – отозвался Коля, вдруг вспомнив, что он не говорил этих слов с тех пор, как умерла няня Варваровна, а дядя Сережа ушел на фронт. Дяди Сережина сестра, у которой Коля жил, его терпеть не могла и почти с ним не разговаривала. Ни о каких там «спокойной ночи» и «доброе утро» и речи быть не могло!

Сейчас он уснет, а когда проснется, Юля скажет ему: «Доброе утро!» И он ей то же самое скажет. Это немножко похоже на сон… но это будет наяву!

– Тебе там не жестко? – шепотом спросила Юля. – Мне ужасно неловко, что ты на коврике лежишь, как…

– Как верный пес? – усмехнулся Коля. – А что, я не возражаю! И мне очень хорошо.

– Ну, тогда еще раз спокойной ночи! – сказала Юля, и Коля по голосу понял, что она улыбается. – Спокойной ночи, верный пес!

– Гав-гав! – весело отозвался Коля.

Они еще немножко посмеялись тихонько и наконец заснули.

В это время около разрушенной «пятиэтажки» снова появился тот же гитлеровский офицер, который недавно разговаривал с полицаем Бубело.

Остановился, поглядел на темное окно четвертого этажа, завешенное маскировочной шторой…

Покачал головой и пошел дальше.

На этой базарной площади Нинка и Маркс иногда расклеивали листовки: на ограде старой церкви, на фонарном столбе, на стенах окружающих домов. По ночам, конечно, – когда здесь было пусто. А днем на площади обычно толклось немало народу. Кто приносил вещи для обмена на продукты, кто, наоборот, – продукты для обмена на вещи.

Приходили сюда и немецкие солдаты, а то и офицеры: норовили сменять консервы, или сахарин, или эрзац-мед, или сигареты на одежду, особенно теплую или хотя бы мало-мальски добротную. Особенно дорого у горожан ценились лекарства. За упаковочку аспирина отдавали целый отрез ткани! Вещи оккупанты отсылали в Германию. Ходили слухи, что в «Великой Германии» и вещи, и продукты распределяют по карточкам, вот гитлеровцы и стараются обеспечить своих фрау и киндеров. Ну и ладно, пусть меняют – главное, чтобы не отнимают, как было в начале оккупации. Тогда немцы врывались в дома и гребли все подчистую. Однако комендант Гросс живо навел порядок. По-немецки – орднунг. Гросс требовал соблюдения правил от всех: и от местных жителей, и от своих солдат. Солдат за грабежи отправляли на гауптвахту, жителей расстреливали за нарушение комендантского часа и за пособничество партизанам и подпольщикам. Но строже всего за сохранение орднунга в городе комендант спрашивал с полицаев, оттого они и лютовали, и грабили, и убивали всех, кто попадался под руку, чтобы никто и помыслить не мог о сопротивлении властям.

Иногда предпринимали рейды и облавы гестаповцы. Тогда еще пуще лилась кровь…

Сегодня на базарной площади немецких мундиров что-то не было видно. Поговаривали, что в Краев прибыл новый заместитель коменданта, какой-то Шварц, что ли, и он глубоко возмущен тем, что германские солдаты «подкармливают большевиков», поэтому запретил солдатам что-то менять или покупать у местного населения.

Ну что ж, новая метла всегда по-новому метет, известное дело!

Однако, хоть гитлеровцев не было, на площади сегодня оказалось довольно многолюдно. И Нинка знала, почему! Потому что на церковной ограде минувшей ночью появилась новая листовка и ее пока еще не успели сорвать. Около ограды толпился народ, а оттого в кружку старого нищего, который сидел около церкви, нет-нет да и падали медяки или рядом с кружкой кто-нибудь клал на землю кусок хлеба или картофелину.

– Здорово, да? – чуть слышно прошептал Маркс, попинывая, по своему обыкновению, старый футбольный мяч, и торжествующе улыбнулся.

Нинка хмуро кивнула. Она бы тоже радовалась вниманию, с которым горожане читали листовку, внизу которой стояла подпись «Народные мстители», если бы…

Вот именно, если бы!

Нинка сердито поджала губы и, достав еще одну листовку, которая лежала в кармане ее ватника, незаметно сунула ее в корзинку одного старикана, который как раз оставил корзину с картошкой, которую хотел продать, и тоже пошел читать листовку, наклеенную на церковной ограде.

Старикана звали дед Кашевар, и он был ужасно вредный. Почему его прозвали Кашеваром, никто не знал – знали только, что это бывший кулак! Когда у него все добро отняли и раздали беднякам, дед Кашевар и его жена перебрались из деревни в город, к сыну, который работал на льнозаводе. Развели большой огород и жили тем, что выращивали и продавали потом на базаре. А чтобы ребятишки не лазили в огород, когда поспевал сахарный горох, дед Кашевар ходил вдоль забора с берданкой, заряженной солью, и стрелял из нее без всякой жалости, чуть кто близко подойдет! Потом жена старика померла. Началась война – сын ушел на фронт. Когда нагрянули фашисты и велели сдать все оружие, какое у кого оставалось, дед Кашевар свою берданку отволок, конечно, в комендатуру и теперь хаживал вдоль забора со своей тяжелой клюкой. Как съездит по спине – не обрадуешься! Вредный дед, одним словом.

Впрочем, Нинке сейчас все казались вредными! Особенно разозлил какой-то человек, который вдруг негромко проговорил за ее спиной:

– Ох и молодцы эти «Народные мстители»! И название для себя придумали замечательное!

Маркс покосился на сердитую Нинку и опустил голову, с трудом скрывая усмешку.

Он знал, почему злится «атаманша»!

Это ведь Юльку хвалят. Это она придумала «замечательное название». И клятву она придумала, которую недавно принесли все: и Марек, и Мишка, и Тимка… нет: Михаил Климко, Тимофей Фролов, Маркс Краснов, Нина Ломтева, Николай Поляков и Юлия Симонова. Клятва звучала так: «Я, Николай Поляков (Маркс Краснов, Юлия Симонова и так далее), вступая в ряды боевой организации «Народные мстители», торжественно клянусь: пока жив, буду бороться с врагом и никому не выдам тайны нашей организации. Клянусь беспощадно мстить проклятым фашистом за нашу Советскую Родину, за наших людей, за всех убитых, казенных, угнанных в Германию, за слезы матерей и сестер, за кровь отцов и братьев. Клянусь не щадить ради этого самой жизни, а если я трусливо нарушу эту клятву и предам своих товарищей, пусть меня покарает их беспощадная рука. Клянусь! Клянусь! Клянусь!»

Конечно, прекрасные слова. Ребята очень воодушевились, дав эту клятву. Всем она нравилась. И Нинке она тоже понравилась бы… если бы клятву не Юлька выдумала! Если бы все зависело только от Нинки, она бы эту Юльку и близко к своим ребятам не подпустила. Особенно к одному из них… Но теперь от новенькой, кажется, не отвяжешься!

Нина раздраженно огляделась:

– Ну где же связной?..

– Должен прийти, – уверенно сказал Маркс. – Ты пароль помнишь?

– Конечно! – огрызнулась Нинка.