— Не надо мне ничего слушать. Я в порядке. Уйдите, — вновь натягиваю на себя одеяло и захлебываюсь в очередном приступе кашля.

— Ксюша, прекрати. Тебя только послушают.

— Нет! Мужик меня осматривать не будет, вызови врача женщину.

— Ты в своем уме?

— Марина, оставь ее в покое. И вызови ей уже педиатра. До взрослого врача она не доросла.

— Сережа, подожди, — слышу, как Марина выбегает за врачом. Сережа значит… Как-то не уловила я его имя в прошлый раз.

— Девочка у тебя неадекват, вызывай ей участкового. И судя по симптомам, светят ей как минимум антибиотики в задницу.

— Думаешь все так серьезно?

— Не думаю. Вижу. Все, мне некогда. Звони если что.

Последующие события и дни помню плохо. От вызова врача в тот день я отказалась, но во вторник Марина все же вызвала эскулапа. Молодая женщина врач осмотрев меня, не раздумывая, сразу отправила в больницу. На тот момент я и не сопротивлялась, казалось еще чуть-чуть и отправлюсь к маме. Три дня провела в отделении интенсивной терапии. Наверное, это одно из худших воспоминаний: безумное количество капельниц, вокруг люди с трубками, пищащие приборы. На четвертый день меня перевели в общую палату, счастью моему не было предела. Марина носилась со мной как с младенцем. Кому-то покажется ненормальным, но все, о чем я мечтала, это помыться. Как только я увидела себя в зеркале, я даже немного очухалась. Бледная как моль, правда, из картины чуток выбивался великолепный синяк желто-фиолетового оттенка на щеке, с не менее прелестной ссадиной, но и это полбеды. А вот мои некогда шикарные волосы превратились в стоячее гнездо, причем было ощущение, что в этом самом гнезде завелись обитатели животного мира… ну или насекомого царства. Я в этом не разбираюсь. Одно я знала точно — мне нужно помыться. Врачиха, как цербер запрещала мне даже подходить к душевой, благо в вечернее время бдить меня не могла, ибо дом никто не отменял. Не знаю, может она чувствовала, что мне туда идти противопоказано не по болезни, а просто берегла мои нервы от вида «душевой», однако история об этом умалчивает. Ближе к вечеру мне таки удалось посетить это поистине уникальное место: обшарпанный кафель на стенах, зеленый потолок и это отнюдь не краска, а плесень, увы, неблагородных кровей. Конечно, не обошлось и без паутины. Но самым интересным оказался душ, ну или то, что на него похоже: присобаченная к стене ржавая штуковина. По-видимому, люди особо не утруждались выключением оной самой, так как толку от включения или выключения не было, результат был один- маленькая струйка воды. Одна моя нога ступила, другая долго сопротивлялась, но было еще гнездо, упорно требующее его распустить. Я честно пыталась не прикасаться ни к чему, ибо это не райское наслаждение и песенки как в рекламе петь я не собиралась, ровно, как и дарить моей коже роскошное сияние, ну или что там они дарят. Но подарок я все же получила. Наверное, нужно было мыться с закрытыми глазами, а не пялиться по сторонам, может тогда я бы не увидела падающего на меня таракана. Но, увы, рыжий захотел стать замеченным. Как-то с детства повелось, что я не люблю рыжих людей, гадкие они какие-то, а тараканы и подавно. Ору и дергаюсь как припадочная, все завертелось так, что “душ” я случайно выдернула, поскользнулась и шмякнулась на колени. И вот сижу я одна на коленях, ибо таракан смылся в канализацию, почти счастливая, гнезда нет, голос благодаря таракану прорезался, ну подумаешь, чуть коленки болят. Зато чистая. К сожалению, скрыть свое пребывание в душе не удалось. Своими воплями я разбудила медсестер и ближайших соседей, ну и, конечно, сломанный душ не мог остаться незамеченным. Естественно, моя любимая докторица об этом узнала, отчитала как школьницу и запретила приближаться даже к раковине. О фаянсовом друге тактично промолчала.

Единственное, чего мне хотелось после расправы с гнездом и душем, так это домой. В общем-то, куда угодно, главное не здесь. Полуживые бабки в палате начали на меня странно коситься, можно подумать они мылись в этом душе. Им вообще меня благодарить нужно, ибо душ поменяли на приличный, и сами бабуськи из лежачего положения перекочевали в полусидячее. Видимо мой истеричный крик оказал на них целебное действие, но старшее поколение оказалось неблагодарным. Кое-как терпела их взгляды и наконец, на пятый день пребывания в этом дурдоме, мне удалось выбраться подальше от палаты. Сил, если честно, было мало, но очень хотелось сменить обстановку и, конечно, вдохнуть свежий воздух. Никогда не любила весну, никаких птиц и природы я не замечала, да и мамы весной не стало. А вот сейчас смотрю на улицу, чистое небо и словно никогда этого не видела раньше. То ли болезнь действует, то ли что-то поменялось, но сейчас мне безумно нравится то, что я вижу. Руки так и тянутся рисовать.

— Привет.

Оборачиваюсь на голос и вижу перед собой хорошенькую девочку лет семи. Пальтишко в яркий цветочек, резиновые сапожки и огромная сумка для художки, закрывающая почти всю девочку. Стоит и смотрит, словно знает меня.

— Привет. Мы знакомы?

— Ну, я тебя точно знаю. Ты рисуешь у нас в школе по понедельникам, средам и пятницам. Теперь понятно почему не ходишь, ты заболела. Я Маша, кстати.

— Вот как. А я Ксюша.

— Я знаю. Твои работы висят на почетном месте, там и фамилия написана.

— Какая ты осведомленная.

— Нет. Просто внимательная. А тебе можно быть на улице?

— Вряд ли, но в палату не хочется.

— Я есть хочу, тут столовка вкусная, пошли туда?

— Тебе, наверное, лучше не находиться со мной рядом, у меня пневмония все-таки.

— Неа. Ты же давно болеешь, значит уже незаразная. Я лучше знаю, у меня папа врач.

— Ну да, детям врачей виднее. А можно нескромный вопрос, почему ты здесь одна?

— К папе на работу пришла. Но еще только три часа, а он в шесть заканчивает. Пойдем, там такие вкусные булочки с корицей, — тянет меня за руку и ведет к столовой.

Хорошо, что в кармане оказалось сто рублей, а то как-то неловко есть за счет ребенка, а булочка действительно оказалась райским наслаждением. Маша без конца что-то говорила, так пролетел почти час. Девочка оказалась не по возрасту умна, порой казалось, что говорю со своей сверстницей. Или я просто тупа для своего возраста…

— Ну как тебе? Только честно, — Маша протягивает один из своих рисунков.

— С точки зрения техники для ребенка, наверное, хорошо. Но чего-то не хватает. Думаю, тебя заставляли это рисовать.

— Как ты узнала?

— Не знаю, шестое чувство.

— Мне вообще не нравится художка, но лучше ходить туда, чем на какую-нибудь гимнастику. А папа все равно куда-нибудь да заставит ходить. Его девиз — надо развиваться. А я дома хорошо развиваюсь, зачем мне еще что-то?

— Ну, одного развития дома недостаточно. Надо и в массы выбираться. Твой папа хочет для тебя лучшего, как и все отцы, — сказала про отца, а самой стало так неприятно. Судя по тому, что девочка говорит только про папу, складывается впечатление, что мамы там вовсе нет.

— Да. Мой папа тоже хочет для меня самое лучшее.

— Ладно, Маш, мне идти надо. Если меня снова не обнаружат в палате, мне конец.

— Давай провожу, нам все равно по пути. Ты же на третьем этаже?

— Да. А ты откуда знаешь?

— Я эту больницу хорошо знаю, я же часто к папе прихожу.

— Ну да.

Казалось, Маша знает все закоулки этого ужасного места. Проводив меня до отделения, она попрощалась. Я же пообещала девочке встретиться на нашем общем художественном поприще. Не успела я войти в палату, как меня тут же отловила медсестра, наказав срочно явиться к врачу. Быстро сняла с себя верхнюю одежду и натянула тапочки. Стою около ординаторской, а у самой ноги подкашиваются, и сердце стучит так, словно еще чуть-чуть и выскочит. Немного отдышавшись, решила, что нечего бояться, и вообще попрошу меня выписать.