Часть I

Пролог

Уже давно стихли звуки дворцовых переворотов, заканчивалось время царских интриг и широких балов. Но эпоха великих реформ только стояла у своего начала. Вот-вот должны были произойти события, которые бы навсегда изменили ход русской истории. Такое время историки обычно называют эпохой государственного расцвета. И действительно, современники того времени могли с уверенностью согласиться с этим утверждением. Еще чуть-чуть и новая Россия облегченно вдохнет воздух величия, как и обещал великий самодержец русской земли, Александр II.

Начало моего повествования – 1862 год, время уже не спокойное, но еще далекое от главных событий сего романа. Сама же моя рукопись будет иметь художественные прикрасы, о чем я добросовестно признаюсь, мой дорогой читатель. Время, описанное мной – было весьма сложным временем. На юге свирепствовала неутихающая Кавказская война, начавшаяся еще при Александре I. На востоке в границы Империи смотрели грозные турки, желая никоим образом не допустить нарушения Россией Парижского мира. Сама же Россия пеклась о Балканах, на которые точила зуб Османская империя.

В это время Германии не было как единого государства, но зато были Пруссия, Австрия, Ганновер и прочие германские княжества. Россия уже отменила крепостное право, но многие крестьяне были этим недовольны. Итальянцы еще не имели Венецию, а у парижского штурвала стоял Наполеон III. Европа постоянно делилась на коалиции, и эти союзы часто менялись. Вчерашние друзья в любой момент могли стать врагами, а недруги доброжелателями.

Но все же, этот век благороден своей чувственностью, и надеюсь, что мой аргумент бесспорен. В то время любить умели, и эта любовь отразилась в книгах Пушкина и Лермонтова. В то время чувства были целью, а не средством, и тем это прекрасно.

Я не хочу утомлять тебя долгим вступлением, мой дорогой читатель. А потому прошу отправиться за мной, в начало моего романа. Я приглашаю тебя на свое повествование.

И моя история начинается…

Глава 1

Император плохо спал этой ночью. Манифест «О Всемилостивейшем даровании крепостным людям прав…», над которым так усердно работал монарх, увидел свет в прошлом году. Но радость законченной мечты, омрачалась тем, что после манифестации Польши начались многочисленные столкновения с царскими войсками. Александр не желал ужесточать меры, поэтому решил пойти на сближение со шляхтой. Наконец, в два часа ночи, измученный томными мыслями, император провалился в сон.

В ту же ночь, около трех часов, в Петербург прибыл прусский дипломат: статный человек среднего роста, одетый в богатую немецкую одежду. Он был красив, имел карие глаза, ровный нос и темные волосы. В плечах он был не широк, но и не узок. Его звали Кристиан Эрик Александер Гофман. Он был одним из любимых подданных прусского короля Вильгельма I, и единственный сын одного из его лучших генералов Александера Алоиса Гофмана.

Кристиан, как и многие граждане Пруссии имел несколько личных имен и фамилию. Первое личное имя было основным, далее следовали второе и третье. В официальных документах указывались все три имени. Прусская система имен отличалась от датской, где отчество могло указываться в фамилии человека с приставкой «ен» – сын. Например: Ларсен – сын Ларса. В Пруссии же отчества не было вовсе, но некоторые пруссаки брали имя отца или матери вторым, или третьим именем, как это сделал Кристиан.

Гофман остановился в гостинице «Европа». Перед ним стояла важная миссия. Он должен был добиться сближения Пруссии и России в это нелегкое время для обоих государств.

Дело в том, что Пруссия в недавнем прошлом пережила войну с Данией, которая закончилась для первой потерей Шлезвиг и Гольтштейна: важных для Пруссии территорий. России было ничуть не лучше, ведь в это самое время велась Кавказская война, и многочисленные силы империи были брошены на восток, помимо всего этого, на западе страны, в Польском царстве три десятилетия назад, еще при царствовании отца императора Александра, Николая I, произошло восстание.

Ровно на двенадцать часов дня, у Гофмана была назначена аудиенция с императором. Подойдя к хозяину гостиницы, он положил перед ним мешок с талерами. Открыв его, увидев в нем европейскую валюту, хозяин деловито сказал:

– Не положено у нас иностранными монетами расплачиваться, милейший.

Кристиан молча достал второй мешочек и бросил возле первого.

– Ну, а в прочем, смогу обменять коли надо! – Уже ласково сказал человек и дал ключ от комнаты.

Гофман взял его и удалился, но, не успев внести все свои вещи, он услышал громкую брань. Обернувшись, Кристиан увидел трех пьяных людей, покрывавших друг друга отменными русскими словами. Спустя мгновение их пылкая ссора переросла в настоящий мордобой. Разгоряченные мужики настолько широко махали руками, что один из них ненароком попал по виску прусака, тот, потеряв равновесие, рухнул навзничь. Никто из дерущихся не заметил этого человека; продолжая материться и махать кулаками, они удалились в другую часть коридора. Оттуда уже слышались крики хозяина гостиницы.

Не успел Кристиан встать, как в коридоре показался плечистый мужчина одетый по-шведски. Он имел коротко стриженую голову и начисто бритую бороду, на вид ему было лет сорок, но телосложение его было достаточно впечатляющим.

– Чего разлегся-то? – спросил он, подойдя к прусаку.

– Was? Wer sind Sie? – почему-то по-прусски заговорил Гофман.

– Не русский что ли? – спросил человек.

– Я прусак, – уже на чистом русском произнес пришедший в себя Кристиан.

– Ох, таки, куда путь держишь, гость матушки Руси? – еще больше оживился мужчина. Кристиан отвечал гордо: