– Богдан! – представился мне кареглазый брюнет и протянул руку.

Не подумайте, что я успела тогда разглядеть цвет его глаз, просто потом – намного позже я слишком часто в них смотрела.

– Варя… – протягиваю руку в ответ.

– Ну, где ты, Варвара? – с этими словами он переворачивает мою кисть ладошкой вниз и подносит к своим губам.

От неожиданности я одергиваю руку, Клим, заставший эту сцену, смеется.

– Варя – балерина, – гордо и еще раз представляет меня мой жених.

– Бывшая балерина. Я поступила на курс философии.

– Варя – философ, – тут же спешит исправиться Клим, и становится смешно – и мне, и ему, и Богдану.

Мы садимся за стол, все расспрашивают о предстоящей свадьбе, передают друг другу салаты, вылетает пробка от шампанского – помните этот звук? А потом – как разливается счастье – по бокалам игристо и весело. Я была так счастлива тогда! Я клянусь, я никогда не была счастливее! Клим держал мою руку под столом и гордился тем, что я улыбаюсь. В жизни человека есть вечные минуты, когда хочется нажать «стоп» и замереть от восторга. Тогда, в девятнадцатилетней белокурой голове не было, конечно, таких мыслей, я принимала все как должное. А должно было все случиться совсем по-другому.

Клим потащил меня на кухню – якобы помыть посуду, но мы целовались прямо под новогодней ночью, бьющей в окно загородного дома робкими кристаллами узорчатого льда. Клим схватил меня чуть повыше бедра и задрал мою ногу, так что малахитовое платье подлетело к потолку. Я застонала и поддалась бедрами вперед. Он впился губами в мою шею… и… я услышала за спиной:

– Ну вы даете, молодежь!

Нашу романтику прервал голос Богдана. Он что, наблюдал за нами? Вот уж чушь, нет, конечно, просто не вовремя заглянул на кухню.

– Мы посуду мыли… – робко проблеяла я.

Хотя, чего мне оправдываться? Я целуюсь с будущим мужем и имею на это полное право!

– Ну, хоть бы воду тогда включили, что ли, – грубый смешок, и Богдан покидает комнату.

Мы с Климом смотрим друг на друга и смеемся.

– А у него что, жены нет? Чего он с нами Новый год отмечает? – спрашиваю я, когда мы действительно включаем воду и начинаем мыть посуду.

– Вот понятия не имею, но он никогда нас ни с кем не знакомил.

Почему красивый, с виду успешный мужчина в тридцать два года – одинок? А потому что он не одинок, он свободен. И вот именно от этой окрыляющей свободы выбора так нелегко отказаться в пользу посредственной константы. Но уж если такие влюбляются – это навсегда.

– Вода только холодная? – спрашиваю я после пятой тарелки, обмытой в леднике.

– Ага, бойлер барахлит, давай полью из чайника, он закипел…

Клим поворачивается ко мне, и кипяток тут же обжигает мои руки. У меня – шок. Он случайно… Я даже не кричу, просто больно, когда кожа сгорает…

– Скорее, скорее, у Вари ожог…

На его крик сбегаются все гости.

– Бодя, ты врач, что делать? – Климентий обращается к вновь заглянувшему к нам брату.

В секунду мужчина открывает кран на полную и подставляет мои руки под ледяной поток.

– Держи так минут двадцать, сейчас поищу в аптечке в машине фурацилин, сделаю повязку.

Голос спокойный, бархатный. Богдан уходит, за ним – все сбежавшиеся родственники. Климентий целует мои щеки и, кажется, плачет.

– Варька, прости, прости, родная, я случайно…

– Смотри, волдыри появляются… А Бодя реально врач, да? – я стараюсь перевести тему, говорят, если о ране не думать, то и боль меньше.

– Нейрохирург. Больно, да?

Климентий переживает. Я – уже нет. Если в доме есть нейрохирург, то с банальным ожогом мы точно справимся.

Богдан вернулся с упаковкой желтеньких таблеток и бинтом. Не произнося ни слова мужчина достает вымытую миску, обдает ее кипятком, кидает туда с десяток таблеток и разводит их холодной водой.

– Ну, Варвара, поцеловать руку вы мне не разрешили, придется перевязывать… Клим, сходи еще за бинтом в машину.

Жених повинуется словам брата. Я улыбаюсь и протягиваю доктору красные, покрытые волдырями обожженные кисти.

– Красивые…

– Странное у вас понятия о красоте, доктор.

Он накладывает мне марлевую повязку и ухмыляется.

– Иногда красота уродливая, как ваши руки сейчас.

– А я недавно слышала, что любовь – уродка.

Он поднимает на меня глубокие карие глаза.

– До свадьбы заживет, Варвара.

В кухню зашел Климентий.

– Я бинт принес.

– Уже не надо, – отвечает Богдан.

Бинт не нужен был и раньше, как вы сами понимаете. Нужен был повод остаться вдвоем.