Между тем, за подобными мыслями Максим Владимирович проехал весь эскалатор и направился прямо к художнику. Предстоял нелёгкий разговор. Нормальный человек уже придумал бы, что сказать этому коренастому, плотненькому дедушке с густыми седыми волосами. Но Молчанов – это Молчанов. Он просто подошёл к художнику и похлопал по плечу. Тот обернулся. Лицо у старика было на редкость добрым. Обрамлённое аккуратной бородой и пушистыми усами, его лицо демонстрировало правильный прямой нос, маленькие глаза с сетью морщин в уголках и потрескавшуюся нижнюю губу. Лоб у живописца оказался также испещрён морщинами. Сейчас брови старика были сосредоточенно нахмурены, и он непонимающе глядел на Молчанова.

– Вы не могли бы уйти? Вы мешаете людям ходить,– сухо сказал Максим Владимирович.

– Так мне же совсем чуть-чуть осталось!– грустно воскликнул старичок. Молчанов бросил взгляд на его картину. Станция на самом деле смотрелась как вживую. Но на завершение полотна явно требовалось ещё много времени.

– Не чуть-чуть,– возразил Молчанов.

– Ну хорошо,– вздохнул старичок. Он медленно убрал кисти и палитру в чемоданчик, куда после была отправлена картина, неторопливо сложил мольберт и ушёл.

– Делов-то!– хмыкнул Максим Владимирович.

Пока он ехал на эскалаторе обратно, то думал, за что же Иссинский так сильно недолюбливает этого художника. По мнению Молчанова, жалующиеся машинисты являли собой куда более мощный раздражитель. Вновь оказавшись в аппаратной, Молчанов застал окончание диалога Максима Вячеславовича с диспетчером.

– Нет, Максим-м, мы с тобой должны как-нибудь встретиться!– бодро вещала трубка. Судя по очаровательному акценту, это была Наринэ-Иванна.– Давай сегодня кофе попьём после работы?

– Я не могу, у меня немецкий,– у Иссинского и вправду были курсы немецкого языка в тот день. Он был слегка раздосадован, что лишается встречи с Наринэ-Иванной.

– Щто?– не расслышала диспетчер.

– У меня немецкий,– повторил Максим Вячеславович.

– Щто?– почему-то шёпотом спросила Наринэ-Иванна.

– Немецкий!– так же шёпотом ответил Иссинский.

– А!– в трубке послышалось довольное восклицание.– Зер гут! Ну ничего, всё равно приходи. Будем с тобой на немецком разговаривать. Ладно, отбой!– и Наринэ-Иванна повесила трубку.

– Ты ей уже сообщил о художнике?– спросил Молчанов, присаживаясь в кресло.

– Ага.

– А разве из-за такого надо связываться с диспетчерами?

– Да нет, не надо, я ей по дружбе позвонил,– пожал плечами Максим Вячеславович.– Веселю её иногда.

– Неплохо,– кивнул Максим Владимирович.– А почему ты так нелестно отзывался об этом художнике? Неконфликтный, послушный. Правда, собирается медленно. Но это ещё ничего.

– Вот ты его так раз шесть погоняй и сразу всё поймёшь,– объяснил Иссинский.– Я-то тут уже третий день работаю.

– А он всё время возвращается?

– Ещё как!– Максим Вячеславович потянулся и принялся наблюдать за мониторами, повернув кресло к столу.– Я, честно говоря…– он запнулся, а через секунду непонимающе посмотрел на Молчанова.– Это что вообще такое? Поразительная наглость! Ты посмотри!

Максим Владимирович посмотрел на экраны и увидел на них того же старичка, мирно рисующего станцию с натуры. Но на сей раз мольберт стоял в противоположном конце платформы.

– Нет, это что вообще такое?– возмущался Максим Вячеславович.– Он мало того что тут же вернулся, так ещё и, похоже, новую картину начал, с другого ракурса! Нет, дай-ка я схожу к нему, поговорю!– и Иссинский встал с кресла и решительно прошёл к двери.

По камерам Молчанов видел, как его коллега спускается пешком по эскалатору и быстро шагает к другому концу станции. Художник был несколько удивлён раздражению Максима Вячеславовича. Конечно, камеры были без микрофонов, но Молчанов очень хорошо представил, какими выражениями одаривает несчастного старичка Иссинский. Максим Владимирович ещё долго смотрел бы на эту перепалку, получая от неё некоторое удовольствие, если бы не увидел, как мимо Максима Вячеславовича и упорно пытающегося отстоять своё право на натуру художника проплывает белое пятно. В эту секунду Молчанов даже не сразу сообразил, что нужно предпринять. Поначалу была мысль побежать на платформу, но Максим Владимирович здраво рассудил, что призрак уже уедет. Тут же вспомнив, что на столе лежит рация, он схватил прибор и закричал в него:

– Иссинский! Обернись!– Максим Вячеславович на камере обернулся только через три секунды – то ли видео доходило с задержкой, то ли Иссинский просто не сразу понял, откуда идёт приказ. Пятно уже успело дойти до края монитора и скрыться из поля зрения камеры.

– Что такое?– раздался хрип из рации Молчанова.

– Там идёт сейчас человек, у которого кожа белым светится?– Максим Владимирович тщетно искал, на каком мониторе теперь стоит белое пятно.

– Какой человек?– не понял Иссинский.