Со всего размаха он влупил как следует по тощей жопке Грасиелы, оставив на коже ослепительно-алое пятно, и Грасиела, засучив ногами от боли, едва не обмочившись, выгнулась дугой, прикрывая побитую задницу руками.

– Пошла вон из моего дома, шлюха!
– орал Эду, огрев Грасиелу по задницу еще раз.

Ее вещи - белье, одежду, - он всей кучей выкинул в окно, а саму ее за руку вытащил вон из квартиры и вышвырнул на лестничную площадку, порядком напугав своей яростью даже соседей.

Вслед за Грасиелой он хотел вышвырнуть и ее сумку, но уронил, и по всему полу рассыпались всякие женские мелочи, помада, духи - и ключи, которые Эду не смог бы спутать ни с каким другими.

Словно ядовитую змею, он поднял их, поднес к глазам. Без сомнения, это были ключи Марины. Те самые, что потерялись после нападения на нее.

– Откуда ты их взяла?!
– прорычал Эду, едва не топая ногами от ярости.
– Ты украла их, когда Вероника напала на Марину!? Ты их тогда украла?! Вы с Вероникой были заодно!? Отвечай!

– Эду-у!
– выла голая девица, приседая и извиваясь, прикрываясь руками, размазывая по лицу сопли и слезы.
– Прости меня, Эду-у-у! Не говори отцу, иначе он меня просто убьет, просто убьет!

– За свои поступки тебе лучше оказаться в тюрьме, - стиснув в руках ключи, тяжелым голосом произнес Эду.
– Не то я тебя убью.

****

Из-за возни с Грасиелой Эду приехал в аэропорт только к вечеру.

Он узнавал - рейс до Москвы был, и Эду почти успевал. Почти…

Он звонил много раз Марине, но она не отвечала. Не хотела отвечать. Не хотела слышать оправдания и ложь. И от этого Эду стонал, словно в сердце ему воткнули тот самый эсток, и молодой человек делает теперь последние свои шаги, умирая.

«Марина, как ты можешь считать меня предателем?! Как ты можешь думать, что я такой же, как все, кто причинял тебе боль?! Как ты могла все бросить и уехать в никуда, прочь от того, что у нас начиналось - от любви, от семьи, от понимания и доверия?! Как ты могла поверить этой дряни!?»

Эду закрывал глаза и потирал виски, поспешно шагая к стойке регистрации.

– Сеньорита, сеньора де Авалос?..

– Прошла регистрацию и ушла на посадку, сеньор.

– Сеньорита, мне нужно ее вернуть. Мне нужно сказать ей пару слов!

– Невозможно, сеньор. Туда нельзя без билета, сеньор.

– Ради бога, это моя жена!

– Сеньор, успокойтесь, или я вызову полицию.

У эскалатора мелькнуло знакомое платье, Эду рассмотрел даже неловко остриженные волосы, о которых Марина в спешке позабыла и не прикрыла их длинными локонами.

– Марина!
– заорал Эду, рванув вперед. Крепкие руки схватили его, едва справившись с его порывом, оттащили прочь, а он все кричал:

– Марина, не улетай! Не совершай этой ошибки, Марина! Марина!

На глаза его наворачивались слезы, он задыхался от боли. Казалось, сердце его останавливалось, пронзенное жестокой рукой, но Эду до последнего всматривался в тонкий поникший силуэт. Удивленные люди оборачивались, смотрела на Эду, которого две полицейских оттаскивали от ограждения, а Марина даже не обернулась. Еще миг - и она исчезла, ушла в Москву, в серую неприветливую весну, в ту жизнь, о которой Эду ничего не знал…

Московский аэропорт встретил Марину непривычным холодом, мелким дождиком и резким ветром, в котором она захлебнулась, изумляясь тому, как, оказывается, холодно бывает на свете.

Холодно и тоскливо.

Марина с отстраненным удивлением смотрела на тополя, на чахлую зелень, на серые лужи, и ей казалось, что она вернулась в реальную жизнь из сказки, пёстрой, прекрасной и нереальной, от которой у Марины на память осталось лишь яркое платье, пропахшее цветущими апельсинами.

Встречала ее неугомонная Анька, которая сейчас была непривычно тиха и обескуражена, сбита с толку внезапным возвращением и мертвенным покоем подруги. Марина не проронила ни слезинки, не произнесла ни слова жалобы, не сказала, что произошло, и, по-видимому, не собиралась. Так ведут себя люди, у которых большое горе, и которым слова утешения не помогут.

– Мариш, да что произошло?
– спросила, наконец, Анька, усадив подругу в такси.
– Вы рассорились, что ли? Как Эду отпустил тебя одну? Что вообще происходит?

Марина, глядя на серые улицы родного города, проплывающие за мокрым стеклом, безразлично пожала плечами.

– У него другая, - ответила она тихо и спокойно.

– Вот кобель импортный!
– ругнулась Анька, ободренная ответом подруги. Хоть слово удалось выжать из крепко сжатых губ!
– Но как же так?! Не верю! Быть не может! Он же молился на тебя! Ты, поди, чего-нибудь поняла не так? Ошиблась? Это ж Эду, красавчик. У него поклонниц половина Севильи. Она, поди, наврала тебе, эта «другая», эта лошадь андалузская!