Ольга закрывала уши, заходила в комнату, хватала с подоконника кастрюлю холодных макарон и ела их руками. Сил на то, чтобы разогреть на сковородке или приготовить что-то свежее, не было. Но она старалась не плакать, не жаловаться, повторяя про себя: «Еще немного, несколько недель, чуть больше месяца до окончания контракта».

И только раз позвонила в агентство, чтобы попросить подобрать ей другую семью. На что в трубке долго и холодно молчали, так что у нее посинели руки, а потом произнесли:

– Ольга, хочу напомнить, что вы подписали договор. Неустойка агентству будет составлять один среднемесячный заработок, а потом с первой зарплаты, как и положено, вы заплатите новых пятьдесят процентов. И, в конце концов, что вы за педагог, если не можете справиться с двумя пятилетними детьми? Как мы можем дальше с вами работать, если вы не профессионал? Мы просто обязаны будем передать вас по черным спискам, как неблагонадежную гувернантку.

– Но мне очень тяжело, и график изматывающий.

На другом конце провода весело засмеялись:

– Запомните, Ольга, нет плохих детей и плохих работ, есть только плохие, некомпетентные учителя.

И она продолжала каждое утро плестись на остановку, садиться в машину и грустно смотреть на независимые сосны в белых папахах и норы то ли зайцев, то ли барсуков. Копила деньги, помогала родителям, и те уже смогли поменять старые деревянные окна и пол. Потом у отца выпала и разбилась челюсть, у мамы – возобновились хронические проблемы с рукой, и нужен был хороший санаторий. Ольга осознавала, что этот лабиринт, построенный в трехмерном пространстве, словно по проекту Грега Брайта, еще больше затягивает внутрь. Родители продолжали усугублять ситуацию, повторяя, что из нищеты выхода нет, и отец, шепелявя из-за шатающейся челюсти, по многу раз цитировал Сократа:

– Чем меньше человеку нужно, тем ближе он к Богам.

Они подолгу сидели, обнявшись на кухне, грели по очереди чайник, прятали под столом дырявые носки, размачивали в кипятке галетное печенье и поучали:

– Нам, Оленька, разбогатеть не дано. Но бедность – не порок, а большое богатство превращает человека в собаку. Так что лучше так: скромно, честно и правильно. И недаром еще Аввакум в XVII веке говорил: «Богатому поклонись в пояс, а нищему – до земли».

Ольга слушала, доставала из пакета их любимый мягкий тиражный ирис, овсяные пряники и хваталась за веник, чтобы подмести принесенную из сарая солому. Она нашла себе еще одну подработку, и по субботам давала уроки музыки пожилой женщине из соседнего дома. Ученица только вышла на пенсию, ходила по квартире в валенках и безрукавке из овчины, постоянно дула на очки, учила ноты скрипичного и басового ключей, словно китайский алфавит, а потом подписывала их карандашом в хрестоматии за первый класс. По окончании занятий они пили малиновый чай из праздничного сервиза, ели вкусные французские эклеры и говорили о глупостях, предрассудках и чужих мыслях, проедающих наши мозги. Уютно тикали часы, пахло паркетной мастикой, и снег медленно ложился на подоконники, напоминая нежный неглазированный зефир. Только все равно денег не хватало, и Ольга продолжала думать о них день и ночь. Ее зарплата мгновенно исчезала, и опять не было возможности купить себе новое платье и те яблочные духи из глянцевого журнала.

Однажды водитель задерживался, и она, низко опустив голову, шла по плывущей дороге к остановке. К вечеру все окончательно скисло, и в воздухе появился устойчивый кефирный аромат. Со стороны леса тянуло куриным пометом, лежалыми желудями и закваской из дубовых листьев. Рыхлый снег тяжелел, и приходилось месить его ногами, словно глину с водой и соломой для самана. С неба свисали черные полотна и закрывали вымытые ели, телеграфные столбы и присаженные кусты волчьих ягод. Ольга ничего не видела перед собой. Казалось, что впереди огромное мирское зеркало, занавешенное, как при погребальном обряде. Вдруг, визгнув тормозами, резко остановился джип, опустилось окно, и раздался возмущенный голос:

– Девушка, вы с ума сошли! Куда вы идете? Вы хоть отличаете границы тротуара? Вы уже вышли на дорогу. Здесь же все летят, и никто не останавливается. Вы что, самоубийца?

Она подняла мокрое лицо и вздохнула. В сапогах из дешевого кожзаменителя унизительно чавкало, и руки намертво вцепились в прорезанные петли еще студенческой дубленки.

– Быстро прыгайте внутрь!

Девушка послушно села в машину. Мужчина включил печку, а сам разделся до футболки. Пошарил руками в бардачке, нашел арахис и сунул ей под нос:

– Ешьте, вы еле держитесь на ногах. И не бойтесь, я не сделаю вам ничего плохого. Да и потом, больше, чем вы сами себя наказали, вас уже никто не накажет. Живо говорите, где живете.

Ольга пробормотала адрес и стала дробить зубами орехи. Они были такими сытными, что мгновенно обволокли небо жирным ореховым маслом. В животе стало тепло, приятно, словно после большой миски пшенного кулеша, и зверски захотелось спать. Кирилл, видя ее сытую сонливость, стал расспрашивать о жизни, работе, семье.

Ольга вялыми, тяжелыми губами, как после укуса пчелы, стала рассказывать о деревянном доме и жарко натопленном камине, у которого накатывает дремота. О детях, пишущих прописью диктанты, и об их восторге от некротической энергии. О рабочем дне, в котором никогда не наступают сумерки, и о Лисе Лотте – принцессе, не желавшей играть в куклы.

– Принцесса со всем остальным имеет какую-то связь?

– Нет, это просто сказка Астрид Линдгрен, которую я читала детям полчаса назад.

Кирилл задумался. Он часто пропускал мимо ушей звуки: шарканье языка по зубному налету и шелест челюстей из-за неправильного прикуса. В подобные моменты он отслеживал, не ноет ли под лопатками и не сосет ли под ложечкой от лжи и фальши. Под ложечкой сосало от Ольгиных переживаний: голода, усталости и масштабных разочарований.