– Обычная воровка! – слышу я возгласы дяди из-за двери. – Да плевать мне на её мотивы!

О чём этот спор? О сюжете в новостях? Тётя наверняка пытается выгородить воровку: у неё доброе сердце, она каждого готова понять и простить. Может, дело даже и не в новостях. Может, к соседской старушке опять приходила дочь-наркоманка, вымогала деньги, а не получив, сама распотрошила заначку.

А почему её не жалею я? Эта наркоманка ведь тоже одинока… Как знать, может, скоро я тоже начну воровать и принимать наркотики? От одиночества, от любви и ненависти к утрам… Смеюсь. Принимать героин, как лекарство от утр – разве не смешно? Одиночки улыбнутся, когда я расскажу это, но не чужаки. Потому они и чужаки – не понимают наших обычаев и обрядов, у них другие праздники, другие боги, другие идеалы… У них, наверное, даже другие взгляды на воровство.

Может даже, что в краже на кухне обвиняют совсем не соседскую дочку-наркоманку, а меня саму. Не досчитались сотни в кошельке, помады на полке, пирожного в коробке – и ну, Алиса виновата! Я испорченный ребёнок, избалованный и изнеженный – так говорит дядя. Он не любит меня – строго говоря, любить меня и не за что – и я плачу ему тем же. Тётя выступает в роли громоотвода.

– Борь, перестань! – велит она ему с кухни. Громко достаточно, чтобы разговор услышали соседи, но недостаточно, чтобы я не уловила, как нож соскальзывает с колбасы и звонко ударяет о разделочную доску. Нервы тётки на пределе. – Ей детей нечем было кормить. Не говори, что ты бы ради маленьких на кражу не пошёл.

Ответа дяди я не слышу, но догадываюсь, что он говорит что-то о законных способах заработка. Что ж, по крайней мере этим утром в краже винят не меня.

Успокоенная и расслабленная падаю. Постель холодная, больной спине становится приятно. Голова свешивается с кровати, волосы подметают пол – вульгарная и дешёвая поза, но я, вообще-то, и сама не выгляжу дорого и элегантно и нахожу в вещах, мне подобных, свою притягательность.

С ударом о стену дверная ручка теряет ещё немного своего золотистого покрытия, а она и так уже больше зеленовато-бронзовая, нежели золотая – увы, маленькому ребёнку трудно доходчиво объяснить, почему с вещами нужно обращаться осторожно, и как именно это нужно делать. У детей слишком много силы для их размера. А в дверном проёме стоит именно ребёнок – моё четырёхлетний двоюродный брат. Коля. А может, Миша… Я их не различаю, если честно… Я лежу перед ним в одних только трусах, с раскиданными по полу волосами, с правой ногой, торчащей в окно, а он, со своей детской непосредственностью, не переставая ковырять в носу, говорит мне:

– Мама спросила, сколько тебе яиц жарить?

В коридоре появляется дядя: в одной руке чашка с кофе, в другой – телефон, из динамиков которого рассказывает о пожаре ведущая новостей. Шаркают по полу клетчатые тапки, чашка подносится к подбородку и проливает своё содержимое мимо дядиного рта.

– Два, – отвечаю Коле и пытаюсь встать и прикрыться.

Я не сильна в детской психологии, но думаю, в четыре года ни о каком сексуальном влечении и речи быть не может: даже если бы мальчишка и пялился на мою грудь, это объяснялось бы обычным любопытством. А, впрочем, кроме извлечения собственных соплей из носа, его всё равно сейчас ничего не занимало, так что он и не смотрел. Но дядя – понятно, другое дело. Телефон и кофе он ругает совершенно нечленораздельно, чертыхается, отряхивается и уже собирается занять на ближайшие полчаса ванную, когда его взгляд натыкается на мою обнажённую спину, маячащую в дверном проёме.

– Это ещё что такое?! – вопит он, спеша в мою сторону.

Это голая девушка, в комнату которой бесцеремонно вломились! А ты что подумал? Моей вины в том, что дверь открыли в неподходящий момент, нет. Вины Коли тоже нет. Вины двери с облупленной ручкой нет и подавно. Но я не уверена, что дядя со мной согласится.

Он тучен и неповоротлив, покрыт красными пятнами и задыхается от гнева. Если к кипящему чайнику приделать птичьи ноги и вытолкнуть на лёд – получится мой дядя. Увы, из чайников выходят крайне плохие судьи: они всем и каждому готовы вынести только один приговор – виновен – без разбирательств, предварительных и, тем более, постфактум. Чайникам не интересно, как у вас прошёл день, они не понимают, что вас сократили, а хулиганы разбили окно вашей машины, чайники не поддерживают вас после расставаний и потерь – нет, они умеют только закипать.

Но я люблю чай, поэтому и чайники я тоже, наверное, люблю. Конечно, можно греть воду почти в любой таре, но чайник для этого наиболее удобен. Вы, конечно, можете не жаловать чайник за то, что он вас не утешает, но уверяю, если вы будете греть воду в кастрюле на газовой конфорке, эта кастрюля вас тоже не утешит. Есть вещи, к которым определённые люди просто не предрасположены.

Зато я точно уверена, что дядя одиночкой не был…

– Совсем стыд потеряла? – кричит он, потрясая своими липкими от кофе руками. – Из ума выжила? Это же ребёнок! Ты его развращаешь!

– Вообще-то, пока вы не начали орать, никому и дела не было до меня и моего стыда, – замечаю я высокопарно – по крайней мере, надеюсь на это и стараюсь выглядеть спокойной. Стоит мне хоть на мгновение потерять самообладание, как я ступлю на его территорию, и сражаться придётся по его правилам. И я проиграю. Это ведь будет соревнование по закипанию, а в нём чайникам равных нет.

Не знаю точно, с какой техникой можно сравнить меня, но думаю, я точно не чайник.

– Пока ты живёшь под моей крышей, ты права не имеешь!..

Кричит он до того громко, что, кажется, его слышат даже обитатели общежития напротив. Своим глазом на затылке я вижу, как некто особо любопытный по пояс высовывается из окна, пытаясь рассмотреть, где, кто и на кого орёт.

Есть у некоторых людей такая особенность – лезть везде. И если уж я начала приравнивать людей к технике, то эти проныры, несомненно, триммеры. Кой чёрт ему от нас надо? Кто его звал в этот спор? Но он подслушает. Имей он такую возможность, несомненно влез бы в разговор и, скорее всего, всё испортил, даже при том, что мы ругаемся, и портить-то тут толком нечего. Они любят лезть не в своё дело, просто потому что имеют такую возможность – это самый лёгкий для них способ социализации и самореализации: разбалтывать чужие тайны, ссоры, болячки, романы и прочие неприглядности повседневной жизни во всех подробностях и из первых рук. Они обитают в компаниях сплетников и являются самыми большими дилерами слухов. Не разбалтывай они их все сразу, могли бы накопить, немного додумать и слепить целый роман – но для писателя триммер слишком мелкий и незаметный, ему невыносимо проводить время в одиночестве на полке, поэтому он рассказывает всё и сразу.