– А ну, заткнись, мозготрёп. Не твоего ума дело. Ты это…Комбата не трожь! А баба, она и есть баба. Кошка и та…ласково слово ждёт. Цыть! О немцах думать надо, о враге!

– О враге? – борзо откликнулся ефрейтор Певцов. – Эх, был бы у меня такой матюгальник, как у гансов, я бы им-падлам…тоже кое-что ядрёное сказал, без переводчика. Немчики…немчура…немчуги, чтоб вам ни дна, ни покрышки! Глянь, братцы, немец какой хортый – гладкошёрстный хорь, холёный, упитанный гад! Не то что мы, кожа да кости – суповой набор. Вон одёжа от вшей шаволитца!

– Немудрено, – усмехнулся Матвеич. – Из окружения шли два месяца по колено в грязи, тут любой запаршивеет.

– Что ж будет то ныне, старшина? Огребём по полной, с солнышком прощаться будем. Силища-то какая пр-рёт!

– Не боись, робяты. Оно, ведь, как…Пошёл кабан медведя пужать…А ну, айда по местам!

Сними переливами играл дневной свет. Чётко, как врезанный в снег, зубчатился впередах пограничный полу сгоревший забор, и, прикрывая нежную сиреневую дымку неба, темнели заводские циклопические корпуса.

Чу! – вся многокилометровая линия Сталинградской обороны вдруг услышала гул с западной стороны. От промзон заводов СТЗ, САЗ, «Баррикады», севернее от речки Орловки и ниже по Волге в районе Мамаева кургана, красной слободы, Ельшанки, Минино, Купоросное, – будто случился тектонический сдвиг, вызванный землетрясением. Взгляды всех были прикованы к западной стороне. Там, над дымившимися развалинами, казалось, поднималась в небо грандиозная свинцовая стена. Гребня её видно не было, она возносилась подобно стальному занавесу, и точно кроила небо на две половины. И та половина неба, что тянулась за Волгу, на восток была буро-чёрная, а к горизонту тёмно-серая с гнилой гранатовой прожилью, так что нельзя было понять, где кончается прикрытая белым могильным саваном земля и начинается небо.

…и сдавленный землёй и небом задыхался чёрный день, и глухо и тяжко стонал, и с каждым вздохом выплёвывал из недр своих прогорклые дымы незримых, бурливших смолой и серой подземных кратеров.

Эта свинцовая стена медленно надвигалась, поглощая в толщах своих руины города, положительно всё, что попадалось на её пути. Точно чудовищная приливная волна, накатывавшаяся на город, неся с собой яхты, буксиры, корабли, паромы, катера, лодки, части разбитых причалов-дебаркадеров, дорожного покрытия, обломки самолётов, грузовиков, сломанные деревья и даже целые дома, иногда всплывавшие из её мутных, непроглядных глубин, как корпуса затонувших кораблей, что бы тут же снова исчезнуть в пучинах водоворотов.

…Танкаев, вместе с другими офицерами штаба на КП, напряжённо наблюдал за наступлением свинцовой стены; поймал себя на мысли, что оловянно-ртутное подбрюшье небосклона, в которое упиралась «стена», казалось огромным куском венецианского стекла.

Внезапно кто-то крикнул: «Воздух!» и порывисто указал рукой выше головы.

И точно! Опаловое подбрюшье неба, как сыр проточили чёрные точки. Их было больше, чем много. Осиновый рой, наполняя воздух рёвом моторов, стремительно увеличивался в объёме и вскоре десятки эскадрилий Люфтваффе буквально заштриховали небо Сталинграда своими крестовыми фюзеляжами, крыльями и хвостами.

* * *

Снова безумие и ужас…

Среди чугунного от дымов неба, немецкие бомбардировщики и штурмовики разных мастей создали огневую завесу, не оставлявшую места воображению. Она, бушующая, косматая, дикая покрыла весь фронт сталинградской обороны и даже вырвалась за границы плацдарма. Мечущийся огненный вал выжигал траншеи и доты, блиндажи и подвалы, тяжёлые многопудовые фугасы обваливали перекрытия и без того разрушенных домов, складывали пополам, ровняли с землёй хозяйственные постройки-гаражи, рушили-обваливали до фундамента обгорелые многоэтажные стены, наполняя округу клубами пыли и тысячами раскалённых осколков. Одновременно по всему фронту загрохотали длинноствольные сверхмощные гаубицы Круппа – «берты». Немцы с каждой минутой наращивали силу огня и вели теперь массированный многослойный огонь решительно из всех видов оружия: от беспрерывно паливших-хлюпающих батальонных-полковых миномётов до дивизионных батарей тяжёлой артиллерии.

6-я армия генерала Паулюса готовилась к наступлению и показала русским, что в последнее несколько недель времени зря не теряла, и ей было не до сна. Все участки промзоны, вплоть до береговой полосы была накрыта таким бешенным огневым валом, что люди зарывшиеся по ноздри в землю, и впрямь подумали, будто на них обрушился ад.

…Батальоны 472 полка, равно, как и другие боевые части 100-й дивизии оказались в самом центре этого чудовищного пекла, и было совершенно невозможно добраться из схронов-убежищ до своих танков, самоходок или перебежать из блиндажа в подвал соседнего дома…

Святый Боже! Солдаты, ужавшись в траншеях, в бетонных узилищах, казались пьяными: некоторые страшно ругались, другие истошно хохотали, третьи, угнув головы к земле, фанатично молились, иные сбившись, плечо к плечу, будто окаменели. Тот, кто в горячке психоза, в лихорадке безумия поднимался в рост и что-то орал, проклиная судьбу – тут же падал кровавым мешком, нашпигованный горячим свинцом, как дешёвая колбаса перцем и чесноком.

…Взводные-ротные командиры были в отчаянье, от невозможности быть рядом со своими бойцами, не в силах облегчить их долю, привести в чувства обезумевших людей. Смерть косила каждого, кто пытался хоть приподнять голову.